Андрей Снесарев - Жизнь и труды Клаузевица

У нас нет сведений о судьбе записки, но, принимая в расчет эпоху, а в частности личные особенности Бойена, трудно предположить ее практический успех.

Был момент, когда поднимался вопрос о предоставлении Клаузевицу дипломатического поста у какой-либо из держав, и он чувствовал себя для этого пригодным, но проект не получил своего осуществления, и директор Академии остался на своем посту.

С годами Клаузевиц становился более молчаливым, мрачным и замкнутым. С гражданскими чиновниками он не вел знакомств и кончил тем, что возымел против них что-то вроде неприязни. «Я никогда не был их врагом, но, старея, я чувствую, что становлюсь им; ибо у этих филистеров столько пустоты, спеси и глупости, что есть из чего прийти в отчаяние» [236] Письмо к Гнейзенау от 9 сентября 1824 г. . Да и в армии, со смертью Шарнгорста в 1813 г. у него остался один друг в лице Гнейзенау, которому он неизменно писал письма.

Итак, будучи директором Академии, но в то же время свободный почти от обязанностей, с этим связанных, живя в Берлине и в культурной обстановке той же Академии, оторвавшись от излишних бытовых общений, Клаузевиц естественно располагал большим досугом и большими удобствами для умственной работы. Отсюда понятно, что с этой эпохой связаны его наиболее крупные работы, а также и его главный труд «О войне», сделавший его имя знаменитым.

Наша задача — подвести биографическую базу под главный труд Клаузевица — этим могла бы считаться и оконченной, но, так как во время уже занятий этим трудом автор его создал и другие работы, органически с ним достаточно связанные, да и сами по себе очень интересные в смысле освещения эпохи, а главным образом самого творца, мы считаем нужным несколько дополнить наш анализ.

Ряд этих работ обсуждает вопрос о ландвере, организованном в 1815 г. военным министром Бойеном. Как известно, ландвер поднял против себя бурю возражений [237] Историю развития этого вопроса и связанные с ним споры смотри в труде Свечина: История военного искусства. Ч. III. С. 59–66. , и спасти эту крупнейшую военную организацию было делом немалой общественной важности. Клаузевиц, верный заветам Шарнгорста, был решительным сторонником ландвера, и мы видим, с какой ясностью мысли и смелостью он выступил против всеобщего потока осуждения.

Это не значило, что он всецело сходился с Бойеном относительно ценности ландвера. Военный министр, человек меньшего историзма и не столь точный реалист, склонен был к оптимизму, которого Клаузевиц не разделял. Бойен надеялся, что с падением энтузиазма с 1815 г. люди ландвера, при полном мире, внесут в военные упражнения высокий дух самоотвержения [238] История не оправдывала таких ожиданий. Даже в годы освободительных войн поведение людей ландвера было строптивое и неисполнительное; например, в Коттбусе, Гиршберге, даже Потсдаме, а после Лейпцигского сражения во многих районах Вестфалии. Ср. Boguslawcki (von). Die Landwehr von 1813 bis 1893. Berlin. S. 5. Что касается до ландштурма, то его роль была почти нулевая: большая часть народа оставалась инертной. Ср.: Meinecke. Boyen. I. S. 299. и точным выполнением военных обязанностей повлияют на нравственное воспитание нации. Рассудительный и холодный Клаузевиц увлекался надеждами гораздо меньше. Образование солидной ландверной кавалерии он по-старому признавал невозможным [239] Письмо к Гнейзенау 28 апреля 1817 г. . Он был убежден, что качества солдата не во всем совпадают с качествами гражданина, что война представляет собою поле деятельности, совершенно обособленное от всяких других, что без товарищеского духа (esprit de corps [240] Дух коллективизма, чувство солидарности (франц). [Прим. ред.] ) часть ничего не стоит и что люди ландвера не могут иметь вполне надежной ценности [241] Эти фразы мы почти дословно находим в «О войне», что говорит о почти совпадающих моментах писания (Vom Kriege. S. 141). .

Во всяком случае, Клаузевиц также думал, что ландвер значительно нарастит силы действующей армии; его ценность не поддается учету, да она и не всегда одинакова, однако энтузиазм момента в случае опасности мог дать народным массам исключительную силу. Таким образом, в целом Клаузевиц особенно с Бойеном не расходился.

Одна из упоминаемых выше работ носила название «Über unsere Kriegsverfassung» [ «О нашем военном устройстве»]; черновик ее сохранился; труд, вероятно, написан в 1819 г. [242] Он был опубликован впервые в Zeitschrift für Kunst, Wissenschaft und Geschichte des Krieges. 1858. S. 41–67. Schwartz (II. S. 533) ошибается, считая труд неизданным; в каком смысле он и цитирует его под № 5. Клаузевиц в начале сравнивает вооруженные силы Пруссии с тем, что они представляли из себя перед катастрофой 1806 г.; несомненно, реформы Шарнгорста и Бойена дали Пруссии очень много. При настоящей обстановке, когда существование страны столь непрочно, Пруссия не должна бояться военных издержек, и если Фридрих II доводил последние до двух третей своих доходов, то она, угрожаемая ныне могущественными соседями, должна, по крайней мере, тратить на военные нужды половину общих доходов. В дальнейшем автор защищает необходимость ландвера для оборонительной войны, приводит данные в пользу ландверных офицеров и подчеркивает воодушевляющее значение ландверной организации. Что касается до связанной с этим революционной опасности, то автор ее не допускает.

«Пруссии, — таковы заключительные слова мемуара, — необходимо вооружить весь свой народ, чтобы оказать сопротивление двум колоссам, которые не перестанут угрожать ей с востока и запада. Неужели она больше боится своих собственных детей, чем этих двух ужасных врагов?»

Второй мемуар, озаглавленный «Über die politischen Vorteile und Nachteile der preussischen Landwehr» [243] Schwartz. II. S. 288–298. [ «О политических преимуществах и невыгодах прусского ландвера»], защищает те же идеи, но больше углубляясь в сторону политическую. Он написан в декабре 1819 г., т. е. в тот момент, когда Бойен и Грольман, отказываясь допустить изменения в правилах о ландвере, на чем настаивали король и офицеры старой школы, подали просьбу об отставке.

Клаузевиц соглашается, что вооружить треть населения и снабдить ее офицерами является большим соблазном при текущем революционном настроении народов Европы, и все же сохранить ландвер нужно. Во-первых, лучшей охраной правительства является не безоружное население, а честная и мудрая политика, доверие к представителям нации, выбор умных, решительных и проникнутых чувством долга администраторов. С другой стороны, какая выгода получится от уничтожения ландвера? Никакой. Ведь и действительная армия может пропитаться духом революции, как это произошло в 1789 г. во Франции, где королевская армия растаяла под огнем революции и исчезла как снег весною. Кроме того, уничтожить ландвер из-за страха перед ним — это значит убить в народе доверие, которое он имел к правительству. Наконец, без ландвера Пруссия, окруженная врагами и завистниками, открытая для чужестранного вторжения, за то, что она побоялась меча, она погибнет от меча же [244] Т. е. погибнет от чужого оружия, убоясь своего внутреннего. . Пруссия развила свои военные силы до крайности, но по неустранимой необходимости; чтобы существовать, она должна иметь могучий воинственный дух и реальные силы [245] Среди бумаг Клаузевица имеется еще длинный манускрипт, первая половина которого написана не его рукой. Он носил название «Einige Bemerkungen über die Ausführung des prcussischen Landwehrsystems; im Jahre 1820 entworfen» [ «Некоторые заметки о реализации системы прусского ландвера; подготовлено в 1820 г.» (нем.) Прим. ред. ] Документ содержит массу критик и предложений реформ, представляющих слишком специальный интерес. .