Людвиг Мизес - Теория и история. Интерпретация социально-экономической эволюции

Если историк говорит о прогрессе или регрессе, то он имеет в виду одну из целей, к которым сознательно стремятся люди в своих действиях. В соответствии с этой терминологией прогресс означает достижение состояния дел, которое действующие люди считали или считают более удовлетворительным, чем предыдущие состояния. В терминологии философии истории прогресс означает движение вперёд по пути, ведущему к конечной цели, установленной провидением.

Любая разновидность философии истории должна ответить на два вопроса. Первый: в чём состоит конечная цель, и каким путём она достигается. Второй: какими средствами люди побуждаются или вынуждаются следовать этим курсом? Система является завершённой только в том случае, если даны ответы на оба эти вопроса.

Отвечая на первый вопрос, философ ссылается на интуицию. Чтобы подкрепить свою догадку, он может цитировать мнения более старых авторов, т.е. интуитивные умозрения других людей. Конечным источником знания философа неизменно является догадка – силой его интуиции – о замыслах провидения, до тех пор скрытых для непосвящённых. В ответ на возражения по поводу правильности его догадки, философ может дать только один ответ: внутренний голос мне говорит, что я прав, а вы ошибаетесь.

Большинство философий истории не только указывают конечную цель исторической эволюции, но также показывают путь, который должно пройти человечество, чтобы достигнуть этой цели. Они перечисляют и описывают последовательные состояния или этапы, промежуточные остановки на пути от самого начала до конечной цели. Системы Гегеля, Конта и Маркса принадлежат к этому классу. Другие приписывают некоторым нациям или расам определённую миссию, возложенную на них планами провидения. Такова, например, роль немцев в системе Фихте и роль нордической расы и арийцев в построениях современных расистов.

В соответствии с ответами, даваемыми на второй вопрос, можно выделить два класса философий истории.

Первая группа утверждает, что провидение избирает некоторых смертных людей в качестве особых инструментов для выполнения своего плана. Харизматический лидер наделяется сверхчеловеческими силами. Он является уполномоченным представителем провидения, обязанность которого направлять невежественную чернь по правильному пути. Он может быть наследственным королём или простолюдином, который стихийно захватил власть и которого слепая и злобная толпа из-за своей зависти и ненависти называет узурпатором. Для харизматического лидера значение имеет только одно: добросовестное выполнение своей миссии, не важно, какие средства он вынужден будет применять. Он выше всех законов и нравственных заповедей. Всё, что он делает, всегда правильно, а всё, что делают его оппоненты, – всегда неправильно. Такова была доктрина Ленина, который в этом пункте отклонился от доктрины Маркса <���о доктрине Маркса см. выше. Гл. 7, раздел 3и далее>.

Ясно, что философ не приписывает обязанности харизматического лидерства любому человеку, который претендует на это. Он проводит различие между законным лидером и злокозненным самозванцем, между богопосланным пророком и рождённым в аду искусителем. Законными лидерами он называет только тех героев и провидцев, которые заставляют людей идти к цели, установленной провидением. Так как относительно этой цели философии расходятся, то они расходятся также и при отделении законных лидеров от воплощений дьявола. Они расходятся в своих суждениях о Цезаре и Бруте, Иннокентии III и Фридрихе II, Карле I и Кромвеле, Бурбонах и Наполеонах.

Однако их разногласия идут намного дальше. Между кандидатами на высший пост существует соперничество, причиной которого является исключительно личное честолюбие. Никакие идеологические убеждения не разделяли Цезаря и Помпея, Ланкастерскую и Йоркскую династии, Троцкого и Сталина.

Причина их антагонизма была в том, что они стремились занять один и тот же пост, который, разумеется, мог получить только один человек. Здесь философ должен сделать выбор из разных претендентов. Присвоив себе власть говорить от имени провидения, философ благословляет одних претендентов и осуждает его соперников.

Вторая группа предлагает другое решение проблемы. Они считают, что провидение прибегает к хитрости. Разум каждого человека оно наделило определёнными импульсами, действие которых неизбежно приведёт к осуществлению его плана. Индивид думает, что он идёт своим собственным путём и стремится к своим собственным целям. Но невольно он вносит свой вклад в реализацию цели, которую желает достичь провидение. Таков был метод Канта < Кант И. Идея всеобщей истории во всемирно-гражданском плане // Соч. в 6-ти тт. Т. 6. С. 5–23>. Затем его переформулировал Гегель и позже восприняли многие гегельянцы, в числе которых был Маркс. Именно Гегель отчеканил фразу «хитрость разума» (List der Vernunft) < Гегель Г. Философия истории. – СПб.: Наука, 1993. С. 84>.

Спорить с доктринами, выведенными из интуиции, бесполезно. Любая система философии истории является произвольной догадкой, которую нельзя ни доказать, ни опровергнуть. В нашем распоряжении нет средств, чтобы одобрить либо отвергнуть доктрину, предложенную внутренним голосом.

До XVIII в. большинство трактатов, рассматривающих человеческую историю в целом, а не просто конкретный исторический опыт, интерпретировали историю с точки зрения определённой философии истории. Эта философия редко явно определялась и конкретизировалась. Её догматы принимались как не требующие доказательств и при комментировании событий подразумевались неявно. Только в эпоху Просвещения некоторые выдающиеся философы отказались от традиционных методов философии истории и прекратили размышлять о скрытой цели провидения, направляющего ход событий. Они провозгласили новую социальную философию, абсолютно отличную от того, что называлось философией истории. Они смотрели на события с точки зрения целей, к которым стремятся действующие люди, а не с точки зрения планов, предписанных Богом или природой.

Значимость этого радикального изменения идеологической перспективы лучше всего иллюстрирует ссылка на точку зрения Адама Смита. Но прежде чем проанализировать идеи Смита, обратимся к Мандевилю.

Прежние этические системы были едины в осуждении эгоизма. Они находили простительным эгоизм крестьян и часто пытались оправдывать, или даже прославлять, страсть королей к возвеличиванию, но были непреклонны в осуждении стремления других людей к благополучию и богатству. Ссылаясь на Нагорную проповедь [31], они превозносили самоотречение и безразличие к сокровищам, как к преходящему и развращающему, и клеймили эгоизм как предосудительный порок. Бернар де Мандевиль в своей «Басне о пчёлах» сделал попытку подвергнуть сомнению эту доктрину. Он заметил, что эгоизм и стремление к материальному благополучию, обычно третируемые как пороки, в действительности представляют собой побудительные мотивы, действие которых создаёт благосостояние, процветание и цивилизацию.