Анатолий Левандовский - Триумвиры революции

Они не пожелали ни мира, ни перемирия.

Оставалась война.

Но кто же имел в этой войне действительные шансы на победу?

В ближайшее же время триумвиры постарались показать это Конвенту и всей Франции.

5. "МЫ БРОСИЛИ ПЕРЧАТКУ..."

21 января 1793 года по приговору Национального конвента был казнен Людовик XVI - "Луи Капет", как называли его после свержения с престола.

Это событие потрясло монархическую Европу. Последние государства, сохранявшие нейтралитет, отшатнулись от Франции.

А Жорж Дантон произнес с трибуны Конвента фразу, вызвавшую рукоплескания подлинных республиканцев в стране и за ее пределами:

- Нам угрожали короли; мы бросили им перчатку, и этой перчаткой оказалась голова тирана!..

Впрочем, процесс Людовика XVI был не только вызовом международной реакции. Он обозначал новый этап в борьбе Горы и Жиронды. И здесь монтаньяры не просто швыряли перчатку своим врагам - они одержали первую крупную победу над врагами.

Восстание 10 августа, решившее судьбу монархии, не решило судьбы монарха. По требованию народа Людовик XVI был низложен и заключен в Тампльскую башню. А дальше?.. Жирондисты, находившиеся у власти, хотели уйти от этого вопроса. Боясь как огня дальнейшего развития революции, не веря в прочность и длительность существования республики, соратники Бриссо и Ролана старались оттянуть решение участи Людовика и в конечном итоге спасти его. Законодательный комитет, которому было поручено изучить и подготовить дело, тратил время на обсуждение процессуальных тонкостей и выслушивание бесконечно длинных докладов. Жирондисты надеялись упрятать короля за конституцию 1791 года, доказывая, что он неприкосновенен, а следовательно, не может быть и судим.

14 ноября депутат монтаньяр Сен-Жюст разбил юридические софизмы жирондистов.

Короля, утверждал Сен-Жюст, следует судить вовсе не с точки зрения норм обычного права. В данном случае дело идет не о судебном решении, а о политическом акте: Людовик - враг целой нации, и к нему применим только один закон - закон военного времени.

Конвент дрогнул.

Лидеры Жиронды пытались увернуться. Они выдвинули тезис о том, что для деспота низложение страшнее смерти. Оставить тирана в живых, обезвредив его, - не худшая ли это из возможных кар? Унижение и позор бывшего короля, обреченного влачить жалкое существование среди свободного народа, - не живой ли это укор правителям и народам?

Но шесть дней спустя после речи Сен-Жюста защитников монарха постигло новое бедствие. В Тюильрийском дворце был обнаружен вделанный в стену железный шкаф. В нем оказалась тайная переписка Людовика XVI и ряд других секретных документов. Эти документы удостоверили измену Мирабо и Лафайета, открыли сношения короля с братьями-эмигрантами, выявили многочисленные подкупы и тайну организации бегства королевской семьи. Беда жирондистов усугублялась и тем, что в народе жила уверенность, будто министр внутренних дел Ролан утаил часть найденных документов.

Стремясь выиграть время, а также направить гнев и ярость парижских санкюлотов в другую сторону, "государственные люди" сделали отчаянный ход. Они постарались приковать внимание законодателей к продовольственному вопросу. В плане помощи голодающему народу? Нет, в плане усиления репрессий против недовольных.

Эту попытку парализовал Робеспьер.

А 3 декабря он выступил с речью, которая оказалась для планов Жиронды звоном погребального колокола.

- Собрание незаметно уклонилось от существа вопроса. Здесь незачем возбуждать процесс. Людовик не обвиняемый, вы не судьи - вы государственные деятели, депутаты нации и не можете быть ничем иным. Вам предстоит не произнести приговор, "за" или "против" известной личности, а принять меру общественного спасения, сыграть роль защитников нации...

Так начал Неподкупный свою речь.

Использовав и развив главный тезис Сен-Жюста, он дал глубокий и всесторонний анализ разбираемого вопроса. Он говорил спокойно и бесстрастно, покоряя слушателей логикой мысли.

Людовика хотят спрятать за конституцию 1791 года. Но как можно ссылаться на конституцию, желая защищать короля, если король сам эту конституцию уничтожил?

В голосе оратора появляется злая ирония.

- Но конституция запрещала вам все, что вы сделали с ним! Если он мог быть наказан только низложением, вы не имели права принимать эту меру без суда; вы не имели никакого права держать его в тюрьме; мало того, он имеет полное право требовать от вас своего освобождения и вознаграждения за потери. Конституция вас осуждает. Бросайтесь же к ногам Людовика, чтобы вымолить его прощение!..

В зале слышатся смех и аплодисменты. Он добился эффекта, на который рассчитывал. Остается вопрос о мере наказания.

Робеспьер напоминает, как некогда, еще в первой Ассамблее, он требовал отмены и запрещения смертной казни. Но даже если бы смертная казнь была отменена для всех, ее пришлось бы сохранить для тирана; пусть лучше погибнет Людовик, чем сто тысяч добродетельных граждан. Людовик должен умереть, если родина хочет жить!..

Оратор кончил. Он собирает листы речи и не спеша спускается с трибуны.

Зал молчит.

И вдруг раздается гром рукоплесканий. Аплодируют не только монтаньяры, но и депутаты "болота", и даже кое-кто из "государственных людей".

В этот день жирондисты потеряли большинство в Конвенте.

Робеспьер знал, что делает: требуя казни, он добился суда, под непосредственным впечатлением от его речи принимается декрет: "Национальный Конвент будет судить низложенного короля".

Низложенный король, ныне просто Луи Капет, жил со своей семьей в унылой Тампльской башне. Узники Тампля находились под строгим надзором Коммуны. Впрочем, им не чинили никаких утеснений. К услугам Людовика была обширная библиотека. В то время как люди, совершившие революцию, питались отрубями, к столу бывшего короля подавали белый хлеб особой выпечки, вина нескольких сортов, фрукты, пирожные и печенья. Одежда и пропитание королевской семьи обходились Коммуне до 20000 ливров в месяц.

11 декабря однообразие жизни Тампля было нарушено. С утра забили тревогу, и кавалерийский отряд, предшествуемый несколькими орудиями, вступил во двор. В этот день Людовика должны были отвезти в Конвент для допроса.

И вот он стоит перед Конвентом. Ничто не выдает в нем бывшего властелина: нет ни орденов, ни золотого шитья, щеки обросли волосами, взгляд апатичен и тускл.

Собрание молчит. Депутаты смотрят на человека, перед которым недавно снимали шляпы, которому восторженно рукоплескали. Уж не чувство ли жалости к поверженному прокрадывается в их души?

Но едва он заговорил, и всякое подобие жалости должно было безвозвратно рассеяться.