Анатолий Левандовский - Триумвиры революции

Из всех способов защиты Людовик выбрал самый неудачный. Он стал на путь огульного отрицания, на путь прямой, неприкрытой лжи. Все его ответы носили одну и ту же форму: "Это было до принятия конституции"; "Я имел на это право"; "Это касается министров"; "Я не помню"; "Я не имею об этом ни малейшего понятия". Когда ему предъявили компрометирующие документы, Людовик отверг их подлинность. Когда его спросили о железном шкафе, он ответил, что ничего о нем не знал.

Ложь была очевидна. Это должно было ожесточить депутатов, враждебно относившихся к королю, и увеличить затруднения тех, кто хотел его спасти.

Уверенность жирондистов была сильно поколеблена. Но они не желали признать себя побежденными. Время между 10 и 26 декабря, пока составляли и зачитывали длинный обвинительный акт, допрашивали Людовика и выслушивали речь адвоката, они использовали, чтобы выработать новый план действий.

Не имея больше возможности настаивать на неприкосновенности короля, "государственные люди" выдвинули тезис об апелляции к народу. Поскольку члены Конвента, утверждали они, не могут быть одновременно и обвинителями и судьями, приговор должна вынести более высокая инстанция - сам державный народ. Население страны должно высказаться по этому поводу в секциях и департаментах на первичных собраниях, а результаты голосования будут подсчитаны в Конвенте.

Это предложение, высказанное и обоснованное в деталях несколькими лидерами партии, представляло весьма остроумный трюк: в последний момент сорвать вынесение приговора, который был уже у всех на устах.

На этот раз Неподкупный гневен. Теперь он не только объясняет, но и обвиняет, обвиняет в упор.

Показав, что апелляция к народу в том виде, как ее предлагают жирондисты, превратится в апелляцию против народа, Робеспьер формулирует и бросает страшное обвинение:

- Вот план, который дерзко нам предлагают глубочайшее лицемерие и наглейшее мошенничество, прикрываясь флагом ненавистного им народного самодержавия!.. Не очевидно ли, что здесь ведется процесс не столько против Людовика XVI, сколько против самых горячих защитников свободы? Да, это несомненно: авторы проекта хотят унизить Конвент, а может быть, и уничтожить его, пользуясь этим бесконечным процессом. И не в тех людях гнездится измена, кто стойко защищает принципы свободы, не в народе, который пожертвовал для нее всем, не в Национальном конвенте, который стремится к добру и к истине, и даже не в тех личностях, которые являются лишь игрушками злополучной интриги и слепым орудием чужих страстей; она гнездится в дюжине-другой плутов, которые держат в своих руках все нити заговора. Храня молчание, когда обсуждаются важнейшие вопросы дня, они втихомолку возбуждают смуты, раздирающие нас теперь, и готовят бедствия, ожидающие нас в будущем...

После этой речи нет такого единодушия в аплодисментах, как прошлый раз. Часть депутатов точно окостенела. Страх сковал сердца, немота парализовала языки. Напрасно думали "государственные люди", что можно спрятаться за апелляцию к народу, за самое слово "народ". Неподкупный показал, насколько они враждебны народу. И самое страшное было в том, что оратор якобинцев говорил не от себя, не от своей партии, а от лица народа, именем которого жирондисты пытались спекулировать и которого боялись больше всего на свете.

Народ услышал Робеспьера. Его речь была напечатана на общественный счет, по подписке, распространенной среди парижан. Она нашла отклик даже в департаментах, где жирондисты еще сохранили свои позиции. Из разных концов страны посыпались петиции с требованием смертного приговора Луи Капету.

Наконец 30 декабря Конвенту пришлось стать свидетелем внушительного и печального зрелища. Явилась делегация от восемнадцати секций. В ее рядах находились ветераны революции, увечные 10 августа, вдовы и сироты граждан, павших в этот день. После короткого слова их оратора посланцы секций прошли через зал, обойдя его по кругу. Страшная была картина! Женщины, поднимающие к депутатам своих осиротевших малюток, юноши на костылях, безногие обрубки на тележках.

Тщетно было красноречие Верньо, речь которого поглотила все заседание 31 декабря, тщетны были строго продуманное выступление Бриссо и полная ядовитой клеветы короткая речь Жансонне.

Компания была проиграна.

Как же вели себя остальные триумвиры в дни, когда Робеспьер основное бремя взял на себя?

Марат, который в это время болел, чем мог поддерживал Максимилиана. 3 декабря он прислал свою речь в Конвент; в речи он выражал примерно те же мысли, что и Неподкупный. Именно Марат предложил, чтобы голосование по делу короля было поименным: каждый депутат должен был выступать с мотивировкой приговора. Марат знал, что делает, когда вносил этот проект. Ему была хорошо известна увертливость врагов; их, способных менять мнения на ходу, было необходимо припереть к стенке.

А Дантон? Поначалу он держался довольно уклончиво. Кое-кто распускал даже слухи, будто вельможа санкюлотов хочет спасти монарха. Потом Жорж уехал в заграничную командировку и вернулся в Париж лишь 14 января, к самому концу дела. Здесь он повел себя очень активно. Когда в Конвенте начались дебаты по поводу закрытия театров, дающих контрреволюционные пьесы, он воскликнул:

- Признаюсь, граждане, я думал, нас должно занимать нечто более важное, чем комедии!

- Речь идет о свободе! - закричал кто-то с места.

- Да, речь идет о свободе, - повторил Дантон. - Речь идет о трагедии, которую вам предстоит разыграть перед всеми нациями. Речь идет о том, чтобы под мечом закона пала голова тирана. Предлагаю Конвенту безотлагательно высказаться об участи Людовика!..

Жорж решительно отбросил попытку жирондистов спрятаться за систему голосования: для осуждения короля не требовалось двух третей голосов, вполне достаточно было простого большинства, которым утверждалась республика! Столь же решительно отверг он последние надежды на акции зарубежных правительств: свободный французский народ не мог вступать ни в какие переговоры с тиранами!

Он был так резок и так бесцеремонно вмешивался в прения, перебивая других, что один из соратников Бриссо не выдержал и со злобой крикнул:

- Ты еще не король, Дантон!..

При поименном голосовании он сказал:

- Я не принадлежу к числу тех "государственных людей", которые не понимают, что с тираном не вступают в сделки, что королей нужно поражать только в голову, что Франции нечего ждать от Европы и надо полагаться только на силу нашего оружия. Я голосую за смерть тирана!

Робеспьер, верный своей манере, аргументируя, произнес целую речь, которая начиналась так:

- Я неумолим по отношению к угнетателям, поскольку чувствую сострадание к угнетенным; мне чужда гуманность, которая свирепствует над народами и прощает деспотам... - И кончалась словами: - Я подаю голос за смертную казнь.