Лев Гумилёв - В поисках вымышленного царства

Боюсь, что я был резок, когда назвал этот подход спортивным коллекционерством, а «сокровищницу» — антиквариатом. Из этого подхода выпадало то, что я считал самым важным поиск истины. Само собирание материала бывает полезно только до какой-то черты, за которой накопленная информация становится необозримой и, следовательно, теряет смысл для познания.

Простые способы систематизации: по алфавиту, по векам, по странам и т. п. — не дают ничего в смысле понимания, так же как простое арифметическое сложение столбиком не заменяет интеграла. Но если поискать, то выход есть — это соподчиненность сведений и иерархичность информации. В результате такой работы возникает эмпирическое обобщение, которое В. И. Вернадский приравнивал по достоверности к реально наблюденному факту [598]. По его мнению, возвести здание нашего знания и понимания ввысь можно только путем преемственности, продолжая работу, начатую великими учеными прошлого, но для этого совсем не нужно повторять проделанной ими работы. Гораздо целесообразнее ставить новые задачи, потому что каждое поколение требует от авторов ответов на вопросы, волнующие их самих, а не их далеких предков.

Но как обойти многословие былых авторов, да и свое собственное, необходимое для доказательства того или иного тезиса и ненужное после того, как тезис доказан? Есть способ и для этого: это незаслуженно презираемое слово — схема.

В науках естественных и технических схема является краеугольным камнем любого построения, потому что она рассматривается как прием, облегчающий и создание произведения и его восприятие потребителем, в нашем случае читателем. Схема — целенаправленное обобщение материала: она позволяет обозреть суть предмета исследования, отбросив затемняющие ее мелочи. Схему усвоить легко — значит, остаются силы на то, чтобы продвинуться дальше, т. е. поставить гипотезы и организовать их проверку. Схема — это скелет работы, без которого она превращается в медузу или головоногого моллюска. Последние тоже находят для себя подходящий ареал, но, увы, он всегда замкнут, и без схематического обобщения стык наук невозможен, а только он дает необходимый корректив для проверки истинности сведений, сообщаемых древними авторами. Что же касается библиографии, то она составлена профессором Дьюлой Моравчиком [599], и я отсылаю интересующегося читателя к этой солидной книге.

Но тут мой приятель филолог заметил мне, что хотя мои соображения небезынтересны, но ничем не доказаны. Я сначала весьма удивился, а когда мне удалось понять смысл его речи, увидел, что и тут он был строго последователен. Доказательством он называл только текст, в котором содержалось четко сформулированное сведение, а отнюдь не соображения по поводу затронутого сюжета. Конечно, я не согласился с ним. Ведь тогда мне пришлось бы утверждать, что пресвитер Иоанн правил в «Трех Индиях»! Вместо этого я предложил ему наложить мою, конечно условную, схему на пространственно-временную основу и убедиться, что факты говорят сами за себя. Для наглядности весь необходимый фактический материал сведен в синхроническую таблицу и четыре исторические карты с аннотациями, так что получилась историческая панорама. За эталон принято не первичное сведение, а обобщение первого порядка, полученное ранее в результате кропотливого «мелочеведческого» анализа. Таким образом, соблюдены принцип иерархичности информации и масштабность, обеспечивающая обозрение предмета в целом.

В предлагаемой системе отсчета «доказанным положением» будет считаться не то, которое имеет сноску на аутентичный источник, а то, которое не противоречит строго установленным фактам и логике, как бы парадоксален ни был вывод, базирующийся на таких принципах. Впрочем, именно так и работают все представители естественных наук.

Я надеюсь, что мой приятель филолог не посетует на непривычные для него способы аргументации, и мне даже кажется, что при некоторой доле беспристрастия он убедится в их целесообразности и плодотворности.

Назначение таблицы — дать наглядное пособие для обозрения событий, описанных в тексте книги на фоне всемирной истории. Для этой цели введены два условных обобщения — временное и пространственное. Разбивка по десятилетиям позволяет получить суммарное представление о ходе и направленности исторических процессов; при большем приближении возникает калейдоскопичность, при меньшем — аморфность восприятия.

Территория Евразийского континента разбита на пять этнокультурных регионов, совпадающих для изучаемой эпохи с географическими районами, с небольшим, но оправданным допуском — учетом завоевательных походов. Отсчет принят с Востока на Запад в таком порядке: Дальний Восток, включающий Китай, Тибет и Маньчжурию, — зона муссонного увлажнения и ареал китайской культуры и буддийской пропаганды. Великая степь — аридная зона, ареал кочевой культуры и несторианства. Ближний Восток — субтропическая зона, ареал мусульманской суперэтнической культуры; Восточная Европа — область распространения византийской культуры в форме православия; Запад — феодальная, католическая, романо-германская культурная целостность в зоне обильного циклонного увлажнения и относительно высокой среднегодовой температуры. Поскольку указанное разделение в средние века считалось современниками реальным, то для нас оно наиболее удобно. Сравнительно полное перечисление событий в крайних графах несет функцию «привязки» событий малоизвестных к тем событиям) которые знакомы читателю по учебникам средней школы (см. таблицу).

Наиболее изящная система обобщения данных по этногенезу кочевых народов Центральной Азии — схематические карты, схватывающие либо только Центральную Азию, когда имеется необходимость отметить подробности этнического размещения, либо весь Евразийский континент, если разворот событий в Азии связан с отзвуком их в Европе.