Ингеборг Фляйшхауэр - Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939

Делегация отбыла из Берлина поздним вечером 22 августа на двух самолетах «Кондор», взяв курс на Кенигсберг. Утром 23 августа, в 7 ча­сов, оба самолета вылетели из Кенигсберга, чтобы после четырехчасо­вого полета, то есть в 13 часов по московскому времени, приземлиться в советской столице. На протяжении всего полета настроение столь раз­личных по происхождению, образованию и политическим симпатиям членов делегации было отмечено столь большой неуверенностью и нер­возностью, что дело доходило до личных конфронтаций: над всеми ви­тало «напряженное ожидание авантюры, навстречу которой мы летели» [1174].

Сопровождавшие Риббентропа с озабоченностью спрашивали себя, «не ошеломят ли нас Советы в Москве отменным соглашением с англо-французами; ...не будет ли Риббентроп втянут в затяжные, изнури­тельные переговоры». Некоторые опасались быстрого «бесславного воз­вращения на родину». В среде убежденных национал-социалистов все еще доминировало «двойственное чувство» (Клейст) в отношении вче­рашнего заклятого большевистского врага. Те деятели, которые соблю­дали определенную дистанцию в отношении национал-социализма, были озабочены перспективами этого договора; так, например, пере­водчик Шмидт слишком хорошо знал свою «клиентуру», чтобы вполне отдавать себе отчет в том, что «тыловое прикрытие, обеспеченное Ста­линым, сделает Гитлера еще более безрассудным и непоколебимым в его внешней политике». Ночь, проведенная в кенигсбергском «Парк-отеле», была для них ночью грустного «прощания с миром».

Сам Риббентроп — по его собственным последующим признани­ям — отправился в путь «со смешанными чувствами». Наличие много­летней вражды и мировоззренческого антагонизма с Россией нельзя было отрицать. И теперь рейхсминистр иностранных дел, который ре­дко читал поступавшие «из Москвы отчеты дипломатов» и к тому же воспринимал их «очень скептически» [1175], сетовал на то, что «никто у нас» не был «достоверно информирован о Советском Союзе и его руко­водящих деятелях». По его словам, присылавшиеся из Москвы дипло­матические доклады были «бесцветными», Сталин в них изображался «в некотором роде мистической личностью». Сознание «особой ответст­венности этой миссии», о которой он впоследствии старался напомнить, ограничивалось преимущественно рамками деструктивной части его задачи: в момент, когда «...в Москве все еще велись переговоры с анг­лийской и французской военными миссиями», побудить Сталина к торговле с Германией и помешать заключению трехстороннего пакта. В самолете по пути в Москву он, по его словам, твердо решил: «Я должен сделать все, что от меня зависит!» [1176]

Во время полета Гауе, сидя рядом с Риббентропом, начал на основе полученных накануне инструкций Гитлера набрасывать текст секрет­ного дополнительного протокола [1177]. Работа над составлением текста протокола наряду с формулированием окончательной редакции немец­кого текста самого пакта о ненападении была продолжена ночью в кенигсбергском отеле. В результате были подготовлены проекты, готовые, по мнению германской стороны, к подписанию.

1. Проект секретного дополнительного протокола имел, возможно, не один, а несколько вариантов. Ни один из вариантов не сохранился. Если существовал лишь один вариант, то следует исходить из того, что его текст в максимальной степени был идентичен тексту подписанного протокола. Если же, как явствует из телеграммы Риббентропа герман­скому посольству в Москве от 25 августа [1178], было разработано несколь­ко вариантов секретного дополнительного протокола, то, вероятно, речь шла о вариантах, предполагавших в одном случае минимум, а в другом — максимум договоренностей. Соответствующие варианты должны были предлагаться советской стороне в зависимости от объема ее требований. Если такое предположение верно, то подписанный про­токол был адекватен варианту-минимуму: районы «Юго-Востока Ев­ропы» были затронуты лишь частично (Бессарабия) и попутно, а Про­ливы и Константинополь вообще не были упомянуты.

2. Что касается текста пакта о ненападении, то здесь дело свелось к незначительной переработке германской стороной советского проекта, врученного Молотовым послу Шуленбургу 20 августа. Эти не сохра­нившиеся и потому текстуально неизвестные поправки в значительной своей части опирались, насколько можно судить по окончательному ва­рианту текста договора, на советский проект, которому, однако, была предпослана помпезная преамбула, и изменили советский проект лишь в отдельных характерных пассажах.

И эта подготовительная работа тоже велась в изнурительно напря­женной атмосфере. Риббентроп, по свидетельству переводчика Шмид­та, «всю ночь напролет готовился к своим беседам... исписал множество бумаг... неоднократно связывался по телефону с Берлином и Берхтесгаденом и требовал самые неожиданные документы, держа, таким об­разом, всю свою делегацию в напряжении». На следующее утро Риббентроп с подготовленными проектами пакта о ненападении и сек­ретного дополнительного протокола вылетел из Кенигсберга в Москву. Позднее он заявил, что «посол Гауе... вместе со мной разрабатывал до­говоры» [1179]. Основываясь на этом свидетельстве, адвокат д-р Зайдель в Нюрнберге выдвинул в защиту Риббентропа тезис о том, что «проект секретного договора (то есть секретного дополнительного протокола. — И.Ф.) разработан (послом Гаусом)» и что «народный комиссар ино­странных дел Молотов и господин фон Риббентроп подписали этот сек­ретный договор в том виде, как он был разработан послом Гаусом» [1180]. Это утверждение — если не считать незначительных деталей — соот­ветствует действительности. Секретный дополнительный протокол — вопреки высказывавшимся до сих пор предположениям [1181]— исходил от германской стороны [1182].

Прием, оказанный делегации Риббентропа в московском аэро­порту, выдавал сомнения Советского правительства относительно германских целей и исхода этого визита. Встречал Риббентропа первый заместитель наркома иностранных дел Потемкин — сама его фамилия воспринималась как «символ нереальности всей сце­ны» (Шмидт) — в присутствии заведующего протокольным отде­лом Баркова, нескольких высокопоставленных русских чиновников и послов Шуленбурга и Россо. Советское правительство, как отме­тили с немалым разочарованием члены делегации, предусмотрело для встречи «лишь небольшой аэропорт» (Клейст). Прием был вос­принят отнюдь не как «впечатляющий» (Клейст). Даже сведущие в вопросах московского дипломатического протокола сотрудники по­сольства заметили, что германского министра иностранных дел встречали без представителей общественности (Херварт). В импер­ское министерство иностранных дел было передано, что Риббен­троп был принят «в сдержанной официальной атмосфере» [1183]. Это впечатление не было ослаблено и развевавшимся над летным по­лем флагом со свастикой, сшитым явно второпях по принципу зер­кального отражения.