Ингеборг Фляйшхауэр - Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939

Тот факт, что Шуленбург сыграл столь важную роль в подготовке этого пакта, обернулся для него — как понял референт — «трагедией». Согласно воспоминаниям Херварта, Шуленбург сказал ему такие сло­ва: «Я, не жалея сил, трудился ради хороших отношений между Герма­нией и Советским Союзом и в известном смысле достиг этой своей цели. Но вы сами понимаете, что в действительности я не достиг ничего. Этот договор приведет нас ко второй мировой войне и низвергнет Германию в пропасть». Затем посол заговорил о предстоящей войне, в отношении которой он был убежден, что это будет затяжная война.

Сразу после этого разговора — в Москве, по тамошним представле­ниям было еще сравнительно рано — Херварт, «подавленный и опеча­ленный» [1298], из своего посольского кабинета позвонил американскому другу и коллеге Чарльзу Болену и попросил его, не считаясь ни с каки­ми соображениями безопасности, тотчас же приехать к нему в посоль­ство. В своей рабочей комнате, непосредственно примыкавшей к кабинету посла, Херварт во всех подробностях проинформировал со­ветника американского посольства в Москве о заключении пакта. Он сообщил Болену, что «полное взаимопонимание» обеих сторон зафик­сировано в секретном протоколе, который предусматривает разделение восточноевропейских стран (Херварт упомянул все соответствующие страны, за исключением Финляндии) на «сферу жизненных советских интересов» и «германскую гегемонию». Согласно этому секретному протоколу, сказал далее Херварт, Советский Союз в случае территори­альных изменений, которые будут предприняты в этом районе Герма­нией, получит «территориальную компенсацию». Кроме того, в «основном документе» каждой из сторон запрещено присоединяться к любой, враждебной другой стороне группировке держав, так что присо­единение Советского Союза к англо-французскому альянсу отныне в такой же мере невозможно, как и союз Германии с Японией. Как вспо­минал впоследствии Чарльз Болен, Херварт был «крайне угнетен. Пакт произвел на него удручающее впечатление... он отчетливо представлял себе, что это означает войну против Польши» [1299].

Болен незамедлительно информировал об этом своего посла. По­следний тут же составил текст телеграммы, которую около 12 часов дня — за час до отъезда делегации Риббентропа из Москвы — велел за­шифровать и отправить в Вашингтон. В телеграмме Лоуренс Штейнгардт, проинформировав государственного секретаря о сообщениях советских утренних газет относительно пакта о ненападении, далее до­бавил: «Меня в строго доверительном порядке поставили в известность о том, что минувшей ночью между советским и германским правитель­ствами достигнуто полное «взаимопонимание» по территориальным вопросам в Восточной Европе. Согласно договоренности, Эстония, Лат­вия, Восточная Польша и Бессарабия признаны сферами жизненных советских интересов... Мой информант добавил, что статья 4, которая запрещает каждой из договаривающихся сторон присоединяться к группировкам третьих держав, направленным против другой стороны, не только не допустит, чтобы Советский Союз принадлежал к какому-либо англо-советскому союзу, но и исключит сверх того любые германо-японские совместные действия... В результате дискуссий по терри­ториальным вопросам, касавшихся стран, расположенных между Гер­манией и Советским Союзом, достигнута, как мне сообщили, секретная договоренность о том, что Советский Союз по желанию мо­жет получить компенсацию за те два территориальных изменения, ко­торые Германия, возможно, произведет в этих регионах» [1300].

Эта телеграмма американского посла в Москве была получена гос­секретарем Корделлом Хэллом в первой половине того же дня. Вскоре после полудня того же 24 августа Хэлл лично встретил на вокзале воз­вращавшегося из своего турне президента Рузвельта и затем сопровож­дал его до Белого дома. Как сообщал потом сам Хэлл, в ходе их беседы он в состоянии был рисовать перед Рузвельтом «лишь самые мрачные перспективы», внушая президенту, что «оставшиеся дни мира можно сосчитать по пальцам двух рук». После всестороннего обсуждения си­туации ни госсекретарь, ни президент не смогли решиться на то, чтобы, как вспоминал впоследствии Хэлл, «оказать какой-то нажим на Поль­шу» [1301]. О какой-то совместной — например, с Англией — политиче­ской акции в подобном направлении в тот момент еще нечего было и думать. Как сообщал в конце того же дня из Москвы посол Штейнгардт, он попытался обратить внимание на серьезность положения британско­го посла Сидса, который, как он выяснил, пребывал в полном неведении относительно степени единодушия, достигнутого между Германией и СССР. Намеки Штейнгардта на то, что достигнуто далеко идущее взаимопонимание по существенно важным политическим воп­росам, Сидс с благодарностью принял к сведению как выражение «лич­ного мнения» американского посла, не собираясь, судя по всем признакам, делать надлежащие выводы [1302].

А в это время на коллегу Штейнгардта и Сидса по дипломатическо­му корпусу Шуленбурга, который внезапно приобрел огромную попу­лярность в Германии, обрушился целый поток поздравительных телеграмм. В своем узком кругу германский посол комментировал их со скептической усмешкой, заявив: «Многие люди поздравляют меня с этим успехом.«Но теперь Гитлер имеет возможность развязать войну, которую мы проиграем» [1303]. И еще одно его высказывание по этому по­воду: «Меня поздравляют с дипломатическим успехом. Но в действи­тельности этот договор отпустил тормоза, которые могли бы спасти Германию от сползания в пропасть» [1304].

С затаенной иронией, порожденной знанием сходности обуреваю­щих оба сближающихся правительства психологических комплексов — специфической комбинации унижения, честолюбия и гигантомании, — Шуленбург писал в частном письме в Берлин: «Визит господина фон Риббентропа напоминал торнадо, ураган! Ровно 24 часа пробыл он здесь; 37 человек привез он с собой, из которых, собственно, лишь ка­ких-то четверо-пятеро что-то делали. Тем не менее эта «избыточность» была оправданна: министр иностранных дел великого Германского рейха не мог явиться сюда на правах «мелкого чиновника»! Но у нас бы­ла уйма хлопот с размещением и питанием всех этих людей, на приезд которых мы не рассчитывали. Нам пришлось по телеграфу заказать продукты в Стокгольме и самолетом доставить их сюда... И вот теперь все мы тут малость, так сказать, «надорвались». Мои шифровальщики около двух недель почти совсем не спали, да и прочим сотрудникам по­сольства пришлось не легче. Все, однако, понимают, что ради столь большого и важного дела стоило поднапрячься. Но это одна сторона де­ла! К сожалению, имеется... и другая... Ты, конечно, знаешь, что пар­тийный съезд не состоится, что я пока ни при каких условиях не смогу побывать в Берлине и что угроза войны сейчас еще сильнее, чем в ми­нувшем году. Дай Бог, чтобы все хорошо складывалось! ...Надежда на мирный исход еще не утеряна, хотя снова должно произойти чудо! Пол­ностью это не исключено! ...Ты не можешь себе представить, какой ги­гантский перелом произошел здесь за каких-то 48 часов: «злейший враг» вдруг стал добрым другом и, что примечательно, все произошло удачно! Ибо никак нельзя убить старое пристрастие русских к нем­цам!» [1305]