Ингеборг Фляйшхауэр - Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939

И все же этот необычный шаг являлся «революционным». Посол, очевидно, видел в Молотове более важную персону, которой в дальней­шем вместе со Сталиным предстояло определять германскую политику СССР; Молотов, по его мнению, не был односторонне ориентирован на западные державы, а на основе своего выходящего за пределы одного ведомства положения, а также не в последнюю очередь и благодаря ав­торитету, которым он, как известно, пользовался у Сталина, мог осу­ществить переориентацию советской политики в отношении Германии.

Кроме того, посол надеялся, что докладная записка попадет в руки Гитлера и будет им одобрена. Поэтому не рекомендовалось предлагать министра-еврея в качестве партнера по переговорам. В любом случае Шуленбург хотел достичь большего, чем просто решения упомянутых здесь отдельных вопросов. Вторая фраза преамбулы записки, похоже, указывает именно на это. «Самой удобной предпосылкой для подобного шага, — писал он, — стало бы начало переговоров относительно герма­но-советских договоренностей о торговле и системе расчетов на 1939 год и о предоставлении Советскому Союзу обширного товарного креди­та». Переговоры, таким образом, должны были прежде всего подгото­вить почву для более крупных и важных шагов.

В Берлине Шуленбурга ожидали три новости. 21 октября, вслед за оккупацией Судетской области, фюрер издал директиву «об оконча­тельном урегулировании чехословацкого вопроса», в соответствии с которой вермахту было приказано приготовиться к дальнейшему про­движению на восток. 24 октября Риббентроп по поручению Гитлера предложил Польше «совместную политику в отношении России на базе антикоминтерновского пакта» [181], что серьезно угрожало советским ин­тересам. Было ясно, что Гитлер свое внимание в первую очередь на­правлял на «решение» так называемого польского вопроса. А 2 ноября /Первый/ Венский арбитраж предложил создать на востоке покорен­ной Чехословакии марионеточное государство «Закарпатская Укра­ина», которое могло бы стать плацдармом для наступления на Советскую Украину, а возможно, и на Советский Союз [182].

Все три сообщения в равной степени продемонстрировали послу крайнюю необходимость осуществления планов, ради которых он при­ехал в Берлин.

Его коллега в отставке Ульрих фон Хассель, также находившийся в эти дни в Берлине, 4 ноября так прокомментировал последнее событие: «Новая Чехословакия представляет собой, пожалуй, еще более не­устойчивую структуру, особенно в ее восточной части. Там возникнет ситуация, которая может стать источником более серьезных конфлик­тов. Не делает ли Гитлер ставку на Украину?»

Настроение, которое застал посол в министерстве иностранных дел, должно быть, не очень отличалось от того, которое наблюдал Хас­сель в середине декабря [183]. Нейрат (еще в начале года его начальник), переведенный на «незавидный пост», производил «впечатление по­корного судьбе человека». Статс-секретарь фон Вайцзеккер «доволь­но озабоченно охарактеризовал риббентроповскую или гитлеровскую внешнюю политику, явно нацеленную на войну. Правда, пока еще не решили: выступить ли сначала против Англии, обеспечивая нейтрали­тет Польши, или сперва на востоке ликвидировать германо-польский и украинский вопросы, а также мемельскую проблему». Сам Риббентроп неохотно принимал прибывающих в Берлин послов и «так же, как и фюрер, не любил выслушивать иные мнения». В целом деловая обста­новка в министерстве казалась «почти невыносимой: дикая суета, от которой вот-вот лопнут нервы. Высшее начальство, за исключением, быть может, в какой-то степени Вайцзеккера, также ничего не знает о политических целях и средствах». Руководитель восточной референту­ры политического отдела МИД, д-р Вернер Оттофон Хентиг, с которым Шуленбург был лично знаком по прежней работе, «справедливо заме­тил, что сетовать на обстоятельства не имеет смысла. Положение на­столько серьезно, что пора начинать действовать».

Во время совещаний в министерстве иностранных дел Шуленбург, по-видимому, действовал не менее настойчиво, чем его коллега Хен­тиг. Несомненно, он рекомендовал, используя затруднительное поло­жение Советского правительства, срочно приступить к переговорам, открывая путь процессу нормализации отношений между двумя враж­дующими европейскими державами. Можно предположить также, что при этом он охарактеризовал позицию Сталина и его правительства та­ким образом, чтобы вызвать интерес немецкой стороны. Подтвержде­нием этому служит следующее высказывание Отто Майснера, бывшего тогда статс-секретарем: «Из личных впечатлений германского посла в Москве графа Шуленбурга явствует, что Сталин, убежденный в воен­ной мощи Германии и решимости ее руководства, сразу после чехосло­вацкого кризиса высказался в пользу Германии как более сильной державы» [184]. То, что это соответствовало не фактам, а лишь надеждам и планам германской дипломатии в России, покажет дальнейшая судь­ба этой крайне трудной инициативы к сближению. Тем не менее, как свидетельствуют воспоминания Майснера, Шуленбургу удалось про­будить в Берлине, по меньшей мере у «разумной элиты», интерес к своему плану. Это относилось и к тем прагматикам министерства иностранных дел, которые сконцентрировались в отделе экономиче­ской политики. Аргументы Шуленбурга попали здесь на благодатную почву. Советский Союз, говорил он, окончательно загнанный в тупик, стремится максимально усилить свой военный потенциал. Для этого ему нужна иностранная помощь, и прежде всего немецкая технология. В то же время набравшая высокие темпы военная промышленность Германии испытывала большую потребность в сырье, а немецкое насе­ление — в обеспечении продовольствием, прежде всего пшеницей. На­конец, существовала, пусть и отдаленная, надежда на то, что желание Гитлера заполучить житницу Украину могло поутихнуть, а возможно, и вовсе исчезнуть, если ему на благоприятных условиях и на долгий срок будут гарантированы в достаточном количестве поставки зерна из районов Причерноморья.

Эта аргументация таила в себе и определенную опасность. Совет­скому Союзу предоставлялась возможность некоторое время проводить политику экономического умиротворения; вместе с тем это, разумеет­ся, позволило бы ему значительно укрепить свою военную мощь, чтобы путем устрашения сделать менее вероятным безрассудное немецкое нападение. Но поскольку Шуленбург и значительная часть немецких дипломатов в России считали внешнюю политику Советского прави­тельства исключительно оборонительной, они не видели опасности усиления советского военного потенциала. Применительно к Германии поставка русских продуктов сельского хозяйства могла представляться им желаемой, массовый же экспорт из СССР важного в военном отно­шении сырья — опасным. Но в то же время оживленные торговые и экономические сношения обещали временное ослабление напряженности, средне- или даже долгосрочное смягчение жесткого курса германо-советской конфронтации. Наконец, к тому моменту все еще существовала определенная надежда, что оба врага постепенно убедятся в пользе мирных двухсторонних отношений и Германия отка­жется от своих агрессивных целей.