Ингеборг Фляйшхауэр - Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939

Впечатление, что Гитлер не хочет осуществлять свои польские пла­ны без учета позиции великих держав, позволило и германской дипло­матии сделать короткую передышку. 17 июля Шуленбург писал в частном письме в Берлин, что мир полон воинственных призывов. По­всюду «утверждают, что в августе разразится война всех против всех. Я являюсь и остаюсь оптимистом». Англичане и французы, писал он дальше, «все еще безрезультатно потеют на переговорах с Советами. У нас тоже достаточно всяких мелких неприятностей, которых здесь не избежать». Так, «сегодня все утро пришлось провести в Наркомате ино­странных дел» [871].

21 июля Вайцзеккер жаловался на затянувшееся «грозовое» лето. В своем дневнике он записал, что в центре размышлений «все еще стоит вопрос, будет ли «из-за Данцига» в скором времени европейская война. Мы и англичане — в этом, собственно, заключается проблема. Так как теперь сам фюрер не желает связываться с западными державами и в то же время, как утверждают, неуверен, что сможет локализовать войну с Польшей, то я по-прежнему верю в нашу общую мирную линию. У анг­личан, хотя и по другим причинам, положение такое же. Возможный союз с русскими они оценивают с военной точки зрения невысоко, рус­ских нужно очень упрашивать... Если мы преодолеем летнюю исте­рию... то... возникнет ситуация, при которой Берлин и Лондон будут склоняться к новому компромиссу. В общем, можно быть оптими­стом» [872]. На горизонте замаячил «второй Мюнхен».

С точки зрения советской дипломатии, это был, наоборот, «злосча­стный месяц июль, когда англичане и французы упорно саботировали единство пакта и военной конвенции» [873]. К концу месяца в Москве по­няли, что в сложившихся условиях политические переговоры не придут к завершению. В этой ситуации возрастающее советское недоверие к мотивам английской стратегии переговоров серьезно усилилось в ре­зультате двух событий. В период с 17 по 20 июля в Англии состоялись англо-германские экономические переговоры между министром внеш­ней торговли Р.Хадсоном и чиновником по особым поручениям ведом­ства по осуществлению четырехлетнего плана Х.Вольтатом, которые были чреваты далеко идущими политическими последствиями и могли привести к неблагоприятному для СССР англо-германскому соглаше­нию [874]. Решающая беседа между Хадсоном и Вольтатом состоялась 20 июля после обеда. С 22 июля о ней заговорила мировая пресса [875].

В Токио 22 июля японский министр иностранных дел Хатиро Арита и британский посол в Японии Р.Крейги подписали соглашение, которое улучшало позиции Японии в Китае и облегчало ей ведение войны про­тив СССР; соглашение Ариты — Крейги означало отступление Бри­танской империи перед японским военным давлением. С советской точки зрения, это был «дальневосточный Мюнхен» [876]. Так же как и Че­хословакии, Китаю отводилась роль жертвы. Все это произошло на фо­не советско-японских ожесточенных боев на Халхин-Голе [877]. Вспыхнул сигнал опасности «капиталистического окружения» [878].

Согласно «Истории КПСС» (1970) [879], Советский Союз оказался в таком положении, когда единый капиталистический фронт Германии, Англии и Японии должен был поставить его в условия полной междуна­родной изоляции. Советское правительство, как там говорится, вспо­мнило в этой опасной ситуации ленинское правило использовать с помощью торговых переговоров существующие между империалисти­ческими державами разногласия, чтобы вбить между ними клин и за­труднить их объединение в антисоветских целях [880]. Именно по этим соображениям Советское правительство решило пойти навстречу неод­нократным немецким предложениям.

Уже 21 июля, через три дня после того, как Шнурре официально принял советские условия, Советское правительство решило возобно­вить экономические переговоры. В тот же вечер об этом сообщило Мос­ковское радио [881]. 22 июля крупнейшие советские газеты под заголовком «В Наркомате внешней торговли» опубликовали сообще­ние: «На днях возобновились переговоры о торговле и кредите между германской и советской сторонами. От Наркомата внешней торговли переговоры ведет заместитель торгпреда в Берлине т.Бабарин, от гер­манской стороны — г.Шнурре» [882].

Сообщение ТАСС от 22 июля содержало лаконичное, но коррект­ное изложение фактических событий. Причины появления этого сооб­щения неясны. Если прежде немецкие ученые усматривали в нем в первую очередь средство давления, с помощью которого Сталин наме­ревался заставить западные державы пойти на дальнейшие уступки, то теперь существуют и другие объяснения, учитывающие его неизмен­ный внешнеполитический курс в то кризисное лето. Согласно этой вер­сии, Сталин, публикуя сообщение, хотел отвести от себя упрек в том, что он ведет двойные переговоры, противодействовать завышенной оценке экономических переговоров и возникновению политических слухов. Стремился ли он в духе ленинской концепции (как указано в «Истории КПСС») одновременно вбить клин между Германией и Вели­кобританией? Этот вопрос из-за недостатка соответствующей информации остается открытым. При довольно необычном способе оповещения о случившемся бросалось в глаза, что Советское прави­тельство, которое раньше настаивало на том, чтобы переговоры велись в Москве, без всякого согласилось на возобновление переговоров в Бер­лине. Шуленбург объяснял такой поворот стремлением Советского правительства четко отделить политические переговоры (в Москве) от экономических переговоров (в Берлине) и не допустить, чтобы послед­ние могли быть истолкованы как политические переговоры и средство давления на западные державы. В этой связи Шуленбург обратил вни­мание на то, что ни Молотов, ни Микоян в последних беседах не упомя­нули «политическую базу» — еще одно доказательство такого четкого разделения [883].

Но именно это противоречило желаниям Риббентропа. Поэтому сперва в его окружении воцарило уныние. Ведь оказался несостоятель­ным план использовать переговоры в Москве — со всеми вытекающими отсюда политическими выгодами — в качестве средства срыва трехсто­ронних переговоров. Шнурре дал Астахову это почувствовать, когда пригласил к себе 24 июля на открытие переговоров. Его недовольство односторонним советским заявлением было очевидным. Впредь, сказал он Астахову, подобные сообщения следует публиковать только по вза­имному согласованию. Шнурре попросил «передать это в Москву». Ас­тахов пообещал все сделать, но заметил, что хотя ему и неизвестны в точности мотивы выпуска сообщения ТАСС, однако о его целесообраз­ности говорит тот факт, что оно «рассеяло массу нелепых слухов, рас­пространившихся» в Берлине не по вине советской стороны и «нашедших отражение в мировой печати» [884].