Валерий Соловей - Несостоявшаяся революция

В-пятых, даже самая недвусмысленная революционная ситуация не актуализируется, не превратится в революцию в отсутствие силы, способной поднять волну. Здесь к месту вспомнить классическое оп­ределение Ульянова-Ленина, указывающее на критически важную

роль «партии нового типа» в деле перерастания революционной си­туации в революцию. Хотя потенциальная революционная ситуация выглядит выигрышной для русских националистов, более того, это вообще самая благоприятная ситуация для русского национализма за всю его историю, у националистов нет ни малейших шансов ее использовать. К своему решающему испытанию они подошли не­подготовленными.

ПОЧЕМУ НЕ СОСТОЯЛАСЬ НАЦИОНАЛЬНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ (Заключение)

Книга, которую держит в руках читатель, открывает новую па­радигму в понимании русского национализма. Для того, чтобы ее сформулировать, потребовалась самая «малость» — отказаться от ин­теллигентской презумпции презрения к русскому народу и России и признать их безусловную самоценность. Эта позиция находится вне об­ласти науки, она проходит по разряду так называемой дотеоретической аксиоматики. Позитивный взгляд на свой народ, собственную страну и ее историю составляет культурную и психическую норму. И наобо­рот: их негативизация указывает на культурную неполноценность и психическую ущербность индивида или группы, которые придержи­ваются подобного взгляда.

Собственно в научном плане мы не создавали никакой особой тео­рии русского национализма, а использовали уже имеющийся теорети­ческий потенциал. Единственное важное концептуальное добавление касается не национализма, а этничности, которую мы трактуем в по­следовательно социобиологическом ключе. В то время как к изучению русского национализма применены общепринятые теоретико-мето­дологические подходы, в частности, контекстуальный.

Тем не менее соединение старых теоретических знаний с новой для российских интеллектуалов дотеоретической аксиоматикой сформировало такую наблюдательную позицию, с которой откры­лась непривычная картина. Точнее, старый исторический ландшафт предстал радикально преображенным. В этом и состоит значение любой новой научной парадигмы: известные факты и наблюдения переоцениваются, а прежние выводы, в том числе фундаментального характера, — пересматриваются. В результате перед нами оказывается не старая картина, дополненная новыми чертами, а принципиально новый мир: прежние объекты не просто переинтерпретируются, а преображаются по своей сути.

Применительно к заявленной теме это означает, что русский национализм — в протяженной исторической перспективе и в совре­менной ситуации — оказался вовсе не тем, за что его принимали, и не таким, каким его представляли. В нашей трактовке он не стал лучше или хуже — по мере сил мы старались воздерживаться от ценностных суждений — он стал другим.

По своему объективному (то есть не зависящему от воли и желания людей) содержанию русский национализм самодержавной и советской эпох был антиимперским и — в большей своей части — стихийно, суб­станциально демократическим течением. Это легко обнаруживается из его непредвзятого прочтения.

Магистральное устремление русского национализма состояло в попытке гармонизации, непротиворечивого и взаимовыгодно­го сочетания интересов империи и русской нации. Ведь главным противоречием и одновременно источником внутреннего развития имперской политии в ее досоветском и советском обличиях был не конфликт между империей и национальными окраинами, а конф­ликт между имперской властью и русским народом. Номинальные правители империи — русские — на деле оказались рабочим скотом и пушечным мясом имперской экспансии. Номинальная имперская метрополия — Россия — была внутренней колонией. И это не русский националистический миф, а верифицированное научное утвержде­ние, авторов которого вряд ли возможно заподозрить в симпатиях к русскому национализму.

Английский историк Джеффри Хоскинг в своей фундаменталь­ной книге убедительно показал, что советская мощь была купле­на ценой колоссальных жертв со стороны русского народа[35]. Аме­риканский автор вообще называет Советском Союзе «империей наоборот» — государственной конструкцией, где номинальная мет­рополия ущемлялась и дискриминировалась в пользу периферии, а русское ядро — в пользу этнических меньшинств[36]. И чем могуще­ственнее становилась страна, тем больший объем ресурсов перека­чивался, перенаправлялся от ее ядра на окраины. В сущности, сами русские — их сила и жертвенность — и составляли главный ресурс нового строя. Но коммунистическая эпоха лишь наиболее рельефно проявила не ею заложенную историческую тенденцию.

Дореволюционная империя отличалась от советской меньшей ин­тенсивностью эксплуатации русского народа, но точно так же жила за его счет. Великорусские крестьяне были закабалены сильнее других народов и в среднем хуже обеспечены землей. Русские несли основ­ную тяжесть налогового бремени. Даже перестав быть количествен­ным большинством в составе населения, русские все равно поставляли больше всего рекрутов в армию. Имперская ноша русского народа не компенсировалась какими-либо политическими или культурными привилегиями и преференциями его трудящемуся большинству.

В общем, с середины XVI в. по 90-е годы XX в. имперское госу­дарство существовало и развивалось исключительно за счет эксплу­атации русских этнических ресурсов — эксплуатации, носившей характер поистине колониальный. Поэтому стержень социальной истории царской и коммунистической России составило этническое сопротивление — латентное и явное — русского народа поработившей его имперской власти.

Впервые в отчетливой форме оно проявилось в староообрядческом движении, где этнический импульс был облачен в соответствовавшие духу времени религиозно-культурные одежды. Старообрядчество представляло национальную и потенциально демократическую аль­тернативу переживавшему становление антинациональному (в лучше случае — вненациональному) имперскому государству. В каком-то смысле его можно назвать дополитическим национализмом или на­ционализмом донационалистической эпохи. Хотя никакой филиа­ции идей и культурных влияний старообрядчества на последующий русский национализм проследить невозможно, именно старообрядче­ство со всей очевидностью выявило матрицу диалектических взаимо­отношений русского народа и имперского государства, впоследствии оказавшуюся и матрицей русского национализма.

Однако, говоря об отношениях русского народа и континенталь­ной имперской политии, важно не абсолютизировать лишь одну их сторону — вражду. Ведь была и другая сторона — сотрудничество и взаимодействие. В целом сложившийся modus vivendi можно охарак­теризовать каксимбиотические отношения русского народа и импер­ского государства. Содержание симбиоза было следующим: империя питалась соками русского народа, существуя и развиваясь эксплуа­тацией русской витальной силы. Русские же, ощущая (не осознавая!) эксплуататорский характер этого отношения и субстанциальную враждебность империи русскому народу, не могли не сотрудничать с ней, ибо империя формировала общую рамку русской жизни, обес­печивала относительную безопасность и сносные (по скромным оте­чественным меркам) условия существования народа. Каким бы без­жалостным ни было государство в отношении собственного народа, оно оставалось единственным институтом, способным мобилизовать народные усилия для сохранения национальной независимости и раз­вития страны.