Ирина Карацуба - Выбирая свою историю.Развилки на пути России: от Рюриковичей до олигархов

«А. Я. Шингарев и Ф.Ф. Кокошкин были убиты матросами в январе 1918 г. Многие из министров ушли к белым и в эмигра­цию (Авксентьев, Бернацкий, Д. Н. Вердеревский, А. И. Гуч­ков, И. Ефремов, Карташев, Керенский, А. И. Коновалов, В.Н. Львов, Г.Е. Львов, Милюков, П.Н. Переверзев Ф.И. Родичев, С.А. Смирнов, М.И. Терещенко, Третьяков, И.Г. Цере­тели, В.М. Чернов, П. Юренев); в 1922 г. из советской Рос­сии были высланы А. В. Пешехонов и С.Н. Прокопович. Другие служили советской власти (Мануйлов, Н.М. Кишкин, А.И. Верховский, П.Н. Малянтович, М.И. Скобелев, Н.В. Некрасов, А.М. Никитин, С.Л. Маслов, А.С. Зарудный). Внук основателя знаменитой галереи С.Н. Третьяков с 1929 г. стал сотрудничать с Иностранным отделом ОГПУи был казнен фашистами в 1943 г. В 1938—1940 гг. Маслов, Верховский, Скобелев, Никитин, Шаховской, Малянтович и Некрасов были расстреляны чекистами; выжил в заключении лишь К.А. Гвоздев, освобожденный в 1956 г. Последним из ми­нистров Временного правительства в 1970 г. ушел из жизни Керенский, с 1940 г. живший в Нью-Йорке» (Измозик В. С. Временное правительство. Люди и судьбы //Вопросы ис­тории. 1994. № 6. С. 163-169).

В 1920 г. В.И. Ленин обращался к бывшим политическим оппо­нентам: «Нашелся бы на свете хоть один дурак, который пошел бы на революцию, если бы вы начали социальную реформу?» Формально он был совершенно прав. Теоретически Временное правительство могло бы уже весной начать мирные переговоры с Германией, объя­вить о выборах в Учредительное собрание и от имени народа провозг­ласить реформы, в первую очередь аграрную.

Но правительство хотя и сулило скорое начало переговоров о ми­ре, считало своим долгом продолжать войну, несмотря на ее очевид­ную непопулярность. Уже в апреле нота министра иностранных дел Милюкова, которой иностранные державы уведомлялись, что Россия будет твердо соблюдать свои обязательства перед союзниками по Ан­танте, привела к взрыву возмущения в Петрофаде, в результате чего в отставку вынуждены были уйти военный министр и министр иност­ранных дел. Россию связывали союзнические договоры, финансовая зависимость и, наконец, моральный долг. Победа в войне, которая, хотя и в отдаленной перспективе, считалась неизбежной, сулила не­малые барыши. Правительству — интеллектуальной элите страны — предстояло все это отбросить, и какой ценой? Надо было уступать за­нятую немецкими войсками территорию, т. е. соглашаться на мир на тех же условиях, как это сделали через год большевики. В 1917 г. в войну вступили Соединенные Штаты, и перевес Антанты над страна­ми германского блока стал очевидным. Сепаратный же выход из вой­ны сделал бы Россию страной, потерпевшей поражение, заставил выплачивать долги или вызвал бы международную изоляцию демократического правительства, как потом большевиков.

Вопрос о земле был не менее сложным. Реализация простонарод­ного идеала «черного передела» привела бы к насильственной ломке всего существовавшего землевладения. Если бы пострадали только баре-латифундисты, сдававшие землю в кабальную аренду и прожи­вавшие в Петербурге или в Париже, было бы не так уж страшно. Но как быть с теми землевладельцами (кстати, не обязательно дворяна­ми), которые завели товарные фермерские хозяйства? Как бы отреа­гировали солдаты на фронте, узнав о начавшейся дележке земли? Что делать с землями самих крестьян, отобранными когда-то у «инород­цев» на окраинах империи или выделенными из общины в ходе столы­пинской реформы? Что делать с казаками и их землями? Как отно­ситься к совершенным сделкам на землю — продаже, залогу, даре­нию, договорам о долгосрочной аренде? Перечеркнуть все это одним махом должны были бы люди, всю жизнь боровшиеся за торжество законности.

Груз ответственности усугублялся тем, что в обществе не просмат­ривалось согласия по этому поводу. «Братья! Не дайте России погиб­нуть, везите немедленно хлеб на станции и склады», — призывал М.В. Родзянко, но вместе с другими членами Думы протестовал про­тив распоряжения министра земледелия А.И. Шингарева о реквизи­ции хлеба у помещиков. Правительство сразу решилось лишь на на­ционализацию имущества и земли царской семьи. Тяжелая ситуация с продовольствием и снабжением городов заставила 25 марта объявить все хлебные запасы собственностью государства, подлежащей обязательной продаже государственным продовольственным комите­там по твердым ценам. Но владельцы укрывали хлеб или сбывали его до постановки на учет, который комитетам так и не удалось наладить. Само же правительство, вопреки обещаниям, увеличило в августе в два раза закупочные цены, что повлекло за собой подорожание почти всех товаров.

Постановление «Об охране посевов» гарантировало неприкосно­венность всем формам земельной собственности в деревне, но однов­ременно наделяло местные продовольственные органы правом пере­давать незасеянные поля новым владельцам, что крестьяне расцени­ли как сигнал к дележу земель. В ответ Временное правительство грозило уголовной ответственностью и уговаривало: «Большая беда грозит нашей родине, если население на местах, не дожидаясь реше­ния Учредительного собрания, само возьмется за немедленное переу­стройство земельного строя. Такие самовольные действия грозят все­общей разрухой. Поля останутся незасеянными, и урожай не будет убран. В стране наступит нужда и голод. Да не случится этого».

Когда лидер эсеров, министр земледелия В.М. Чернов распоря­дился взять на учет не использовавшиеся самими помещиками пахот­ные земли, против него началась ожесточенная кампания со стороны дворянских обществ и съездов земельных собственников; обвинен­ный в сотрудничестве с немцами министр подал в отставку. Только 20 октября правительство приступило к обсуждению законопроекта о выкупе той части помещичьих земель, которая сдавалась в аренду крестьянам.

Но крестьян мало заботили форма и «классовый» состав власти; на уровне волостей и сел не было никакого «двоевластия». Сельские сходы диктовали свою волю приезжим «комиссарам» и часто без осо­бого шума осуществляли земельный передел, не обращая внимания на губернскую и центральную власть: «Наша партия одна — Земля и Воля». «Черный передел» с захватом чужих земель и угодий вызывал войну крестьян против всех: государства, помещиков, хуторян, чле­нов других общин и приезжих из городов, требовавших свою долю. Как отмечали современники, «...в праздник деревня отправлялась в церковь, а после обедни всем миром грабила соседние усадьбы». В сентябре министр продовольствия С.Н. Прокопович заявил: «Пере­ход к принуждению является безусловно необходимым», — и готовил-

ся послать в деревню вооруженные отряды. А оттуда поднималась волна крестьянских выступлений с захватом «частновладельческих» земель: в марте было 260 случаев, в апреле — 880, в мае — 3000.