Ирина Карацуба - Выбирая свою историю.Развилки на пути России: от Рюриковичей до олигархов

Но «наследство» Ивана Грозного — крепостническая политика — заложило основу для будущих потрясений: указами 1592/1593 гг. был повсеместно отменен Юрьев день, указ 1597 г. ввел пятилетний срок сыска беглых крестьян. На осваиваемых окраинах появились московские воеводы и помещики; свободное население и бежавшие на окраины «казаки» вновь попадали в крепостную зависимость.

Еще десяток спокойных лет — и новая династия окрепла бы, а юный и образованный сын царя вполне годился для роли реформато­ра. Но полоса успехов была прервана голодом 1601—1603 гг. Катаст­рофическое положение заставило царя в 1601 г. восстановить Юрьев день для крестьян провинциальных помещиков. Крестьяне стреми­лись уйти от владельцев, а те — любой ценой удержать рабочую силу. Беглые и холопы собирались в крупные отряды, против которых в 1603 г. приходилось посылать войска; в том же году был — уже окон­чательно — отменен крестьянский «выход». Последствия голода и ко­лебаний правительства стали гибельными для династии. В глазах зна­ти Борис всегда был худородным выскочкой; теперь же он оказался «плохим» царем и для служилых, и для крестьян. Природные ката­клизмы и социальные тяготы воспринимались людьми того времени как наказание стране, оказавшейся под властью грешного или «неис­тинного» царя.

В такой общественной атмосфере просто должен был появиться царь «истинный», «природный». Один за другим появляются само­званцы из «низов», выражавшие характерные для общества настрое­ния и чаяния. Григорий Отрепьев, бывший дворянин на службе бояр Романовых («чудесно спасенный» царевич Дмитрий), осенью 1604 г. перешел русскую границу. Его польско-казацкий отряд был сразу же разгромлен; но самозванец получил поддержку крестьян, посадских людей и казаков с южной границы, открывавших ему ворота крепос­тей. После скоропостижной смерти Бориса в апреле 1605 г. на сторо­ну претендента перешло войско; уже в июне он вступил в Москву.

Заняв престол, «Димитрий Иванович» (1605—1606 гг.) оказался в сложном положении. Посулив всем «благоденственное житие», он не мог выполнить все обещанное: передать будущему тестю польскому се­натору Юрию Мнишеку Новгород и Псков, отменить крепостное пра­во. В результате осложнились отношения с Речью Посполитой. Льготы получили лишь крестьяне Комарицкой волости и путивльские горожа­не, первыми признавшие царя. Землевладельцы получили разрешение возвращать крестьян и холопов, бежавших после 1600 г. Московские бояре, прекрасно знавшие, что царь — самозванец, стали просить у польского короля Сигизмунда III его сына на московский престол.

Лжедмитрий пытался уйти от этих осложнений: готовился к боль­шому походу на Крым и получил поддержку служилых людей южных уездов. Он был храбр, молод, энергичен — но явно не «вписывался» в образ «природного» царя, постоянно задевал национальные и религи­озные чувства подданных: окружал себя иноземцами, не спал после обеда, не ходил в баню, собрался венчаться с «гордою полячкой» Ма­риной Мнишек накануне постной пятницы. Есть сведения о готовив­шейся им секуляризации церковных земель. Поползли толки, что и этот царь «неистинный». В таких обстоятельствах боярам во главе с Василием Шуйским легко удалось организовать заговор и возмутить толпу: во время начавшегося в мае 1606 г. в Москве восстания царь был убит.

Новым царем «выкрикнули» главу заговора князя Василия Ивано­вича Шуйского. Князь Василий был избран на царство не в послед­нюю очередь потому, что имел к этому времени репутацию страдаль­ца за правду. Он едва ли не единственный подвергся репрессиям в короткое правление самозванца по «политическим» мотивам. Ведь в 1591 г. он в качестве главы следственной комиссии утвердил заклю­чение о гибели царевича Дмитрия в Угличе в результате несчастного случая. После воцарения самозванца ему пришлось опровергнуть свое давнишнее заявление. Но как-то на пиру боярин в ближнем кру­гу проговорился, что настоящий царевич и впрямь в Угличе «помре». О его «непригожих речах» донесли Лжедмитрию (по слухам, доносчи­ком выступил знаменитый архитектор Федор Конь), и Шуйский уго­дил в опалу, хотя и ненадолго.

Вступая на престол, ондал «крестоцеловальную запись»—первое в нашей истории юридическое обязательство государя перед поддан­ными.

«.. .Иповолил есмияз, царь и великий князь Василий Ивано­вич всеа Русии, целовати крест на том, что мне, великому государю, всякого человека, не осудя истинным судом з бояры своими, смерти не предати, и вотчин, и дворов, и живо­тов у братии их, и у жен и у детей не отымати, будет ко­торые с ними в мысли не были, также и у гостей, и у торго­вых, и у черных людей, хотя которой по суду и по сыску дойдет и до смертные вины, и после их у жен и у детей дво­ров, и лавок, и животов не отымати, будут они с ми в той вине неповинны; да и доводов ложных мне, великому госуда­рю, не слушати, а сыскивати всякими сыски накрепко и ставити с очей на очи, чтоб в том православное християнство без вины не гибли... На том на всем, что в сей записи написано, яз царь и великий князь Василий Иванович всеа Ру­сии, целую крест всем православным християнам, что мне, их жалуя, судити истинным праведным судом, и без вины ни на кого опалы своея не класти, и недругам никому в неправде не подавати, и от всякого насилъства оберегати» (Собрание государственных грамот и договоров. Т. II. № 141. С. 299-300).

Но попытка «общественного договора» успеха не имела. Шуйский был царем именно «выкрикнут», то есть избран наскоро созванным «собором» только из московских людей, без призыва депутатов из про­винции. Десятки городов и уездов не признали «боярского царя»: для них «истинным» государем оставался Дмитрий. Шуйский оказался на редкость неавторитетным (как сказали бы сейчас, «не харизматичным») правителем. Он был искушен в придворных интригах, но ока­зался бездарным полководцем и вероломным политиком; его вместе с братом обвиняли в отравлении племянника, молодого и талантливого воеводы Михаила Скопина-Шуйского.

Наступил новый этап Смуты — гражданская война. Еще недавно в учебниках события этих лет называли первой крестьянской войной в России. Закрепостительная политика в условиях голода на самом деле вызвала волну сопротивления, хотя повстанцы вроде бы не стремились к новому общественному устройству и, по свидетельству патриарха Гермогена, призывали жителей осажденной Москвы: «Велят боярским холопам побивать своих бояр и жен их, и вотчины и поместья им су­лят. Шпыням и безымянникам ворам велят гостей и всех торговых лю­дей побивати и животы их грабите и призывают их, воров, к себе, хо­тят им давати боярство, воеводство, окольничество и дьячество». По­явились «воровские помещики», получившие свои владения от предводителей восставших. Против Шуйского поднялись не только хо­лопы и крестьяне. Тяготы службы и разорение поместий заставляли провинциальных служилых людей выступать против столичных «богатин» и «боярского царя». Под водительством бывшего «боевого» холо­па, а теперь воеводы «царя Дмитрия» Ивана Болотникова сражались его прежний господин князь Андрей Телятевский, воевода князь Гри­горий Шаховской; вместе с атаманом Илейкой выступили дворянин Прокопий Ляпунов и стрелецкий сотник Истома Пашков.