Андрей Пржездомский - Секретные бункеры Кёнигсберга

«Маршальский ремтер» был интересен тем, что имел в толще одной из стен узкую потайную лестницу, которая вела в «Камеру пыток» и Капеллу Святой Анны. Вход в нее был через незаметную дверь-нишу, рядом с которой, как и в Капелле Святой Анны, имелось маленькое стрельчатое слуховое окошко. История сооружения замка сложилась так, что этажи его более древней части, куда входила башня фогта Лиделау, оказались гораздо выше позднее пристроенных орденских залов. Поэтому вход из «Маршальского ремтера» располагался на высоте пяти метров от пола и, естественно, не использовался. В смежное же с ним помещение капеллы можно было попасть двумя путями — либо через потайную лестницу в стене, либо по ступеням, ведущим к боковой двери самой капеллы непосредственно из «Маршальского ремтера». Это делало орденский зал крайне удобным для всякого рода неожиданностей, — например, для внезапных появлений каких-либо лиц, присутствие которых на рыцарском сборе не предполагалось заранее. Или давало возможность Великому магистру внезапно арестовать кого-либо из своих гостей и, при необходимости, препроводить прямо в «Камеру пыток», расположенную в подвале башни фогта Лиделау. По преданию, предводители рыцарского ордена неоднократно использовали эту особенность «Маршальского ремтера», из-за чего за ним закрепилась дурная слава.

Здесь царило то же опустошение, что и в соседнем зале, но у стены стояло несколько чудом сохранившихся каркасов от музейных витрин, конечно, обгоревших и немного деформированных, но вполне пригодных после небольшого ремонта для использования. Анатолий Михайлович, зная бедственное положение полностью разграбленных и разрушенных гитлеровцами дворцов-музеев пригородов Ленинграда и особенно Екатерининского дворца, решил отправить эти остатки в город на Неве.

Через пару дней вместе с солдатом-регулировщиком они отобрали наиболее пригодные витрины и стали упаковывать их в заранее сколоченные ящики, — благо, досок на территории замка было достаточно и одной деревянной перегородки хватило на несколько ящиков. Но «Маршальский ремтер» оказался верен своему зловещему предначертанию и, может быть, последний раз в своей истории показал свой жестокий, тевтонский нрав.

Уложив несколько ящиков один на другой у стены зала рядом с дверью, ведущей в сторону капеллы Святой Анны, Кучумов и молодой парень с ефрейторскими погонами решили передохнуть. Солдат достал пачку трофейных немецких сигарет в яркой упаковке и с наслаждением затянулся. В холодном рыцарском зале запахло чем-то очень ароматным, совершенно не гармонирующим с обстановкой. Анатолий Михайлович хотел что-то сказать по этому поводу, но не успел… Раздался страшный грохот, на миг стало темно, поднялся столб пыли. Прижавшись к стене, они с ужасом увидели, что сводчатый потолок, рухнув вниз, обнажил высокие голые стены с торчащими из них металлическими балками. Сверху еще падали кирпичи и сыпался песок, но постепенно «камнепад» прекратился — и снова стало тихо. От великолепного стрельчатого готического свода с нервюрами [174] Нервюра — ребро готического свода. не осталось и следа. Часть «Маршальского ремтера» лишилась перекрытия. Казалось, что другие два свода чудом удержались и не рухнули вниз. Многотонная бесформенная масса кирпича и щебня буквально раздавила, расплющила ящики с упакованными в них витринами. Анатолию Михайловичу стало не по себе, когда, осознав все произошедшее, он представил, что было бы, задержись они хоть на несколько секунд дольше в том месте, где сейчас лежало нагромождение обломков. «Маршальский ремтер» мог стать могилой для тех, кто пытался вернуть людям утраченные культурные ценности.

Убедившись, что Янтарная комната не погибла в развалинах замка, как утверждал профессор Брюсов, ссылаясь на свидетельства Роде и Файерабенда, Анатолий Михайлович с утроенной энергией стал продолжать работу. И первое, что он счел необходимым предпринять, — это разыскать свидетелей ее укрытия. Нужно было во что бы то ни стало найти Файерабенда, этого пройдоху, убедившего Брюсова прекратить поиски. Искать же Роде было уже бесполезно: Кучумов знал от профессора о смерти немецкого ученого.

Но как найти Пауля Файерабенда в громадном городе, где старая жизнь была полностью разрушена, а новая только-только зарождалась? Ведь не было ни адресного стола, ни справочного бюро, ни каких-либо других учреждений, где можно получить точные сведения о месте жительства того или иного лица. Большая часть немецкого населения ютилось в развалинах, определить местонахождение которых было просто невозможно. Многие улицы уже не существовали, так как от них не осталось ни одного целого дома, да и немецкие названия стали потихоньку уступать место русским переименованиям. В общем, разыскать человека в Кёнигсберге 1946 года было делом не легким.

Помог случай. Среди вдрызг разбитых домов центральной части города уцелевшие жители втыкали дощечки с надписями или просто писали на стенах домов: «Семья Фогель. Все живы. Проживаем на Капорнерштрассе, 27» или «Тетя Марта, наш адрес — Байдриттер вег, дом № 18». Так немцы пытались сообщить своим родственникам и знакомым о новом месте жительства. В районе замка, особенно на Мюнцплатц, закопченные стены уцелевших коробок зданий были буквально испещрены такими посланиями. Стихийно образовались своего рода справочные бюро, где можно было попытать счастья найти друг друга тем, кто потерялся в последние дни войны и месяцы послевоенной разрухи. Кто-то из немецких жителей и сообщил здесь Кучумову, что видел Файерабенда в Больнице Милосердия на Хинтерросгартен [175] Ныне — это здание кардиологического корпуса областной больницы на улице Клинической. . В 1946 году там размещалась центральная немецкая больница, где бок о бок трудились немецкие и советские врачи, пытаясь вырвать у смерти сотни человеческих жизней, к которым подбирались тиф и малярия — вечные спутники всех войн и исторических катаклизмов.

Из воспоминаний А. М. Кучумова.

Диктофонная запись. Август 1990 года

«…Я пошел в немецкую клинику. Это там, где теперь городская больница, недалеко от пруда. Большое серое здание, расположенное как бы углом. Над входом — огромный католический крест. Внутри я увидел монахинь. Одеты они были во все черное, только поверх головы белые платки…

Я стал их спрашивать насчет Файерабенда, а они не понимают меня — я ведь без переводчика. Наконец сообразили — послали за врачом, знающим русский язык. С ним удалось кое-как объясниться, и немец, поняв, что я кого-то разыскиваю, вызвал главного врача клиники Штарлингера…»

Откуда было знать Анатолию Михайловичу, что вышедший к нему энергичный пятидесятилетний человек в белом халате был довольно известным немецким врачом, профессором медицины, заведующим отделением внутренних болезней. Он успевал руководить первым инфекционным лазаретом в здании Университетской клиники, бороться с вспышками эпидемий, организуя специальные отделения в бывшем гарнизонном лазарете на Йоркштрассе, практиковал в Больнице милосердия…