Сергей Максимов - Год на севере

Между тем, разнеслась молва об Антонии по окрестным пределам: многие стали приходить к нему с пищею, деньгами и обетом монашеским. Видя умножение братии, Антоний послал к князю Василью Иоанновичу двух иноков, Александра и Исайю, просить великого князя повелеть им строить новое свое богомолье на пустом месте в диком лесу, собирать братию и кругом пахать пашни. С разрешения Василия Ивановича, Антоний начал строить обширную деревянную церковь во имя святой Троицы; и сам написал для нее образ.

Однажды, после утреннего пения, когда уже все вышли из церкви, загорелась она от свечи, забытой пономарем перед иконою. В монастыре тогда никого не было: все разошлись по работам, оставались только немощные и больные, да служители, работавшие в поварне. Уже пламя высоко пылало в церкви, когда послали известить о том преподобного. Старец был далеко и, когда возвратился с братнею, вся церковь была уже объята пламенем: ничего нельзя было вынести и спасти. Церковь сгорела, остались кельи, и братия, видя новую неудачу на новом месте, хотела разойтись. Большого труда стоило преподобному остановить их. Затем Антоний начал строить более просторный храм во имя святой Троицы. Антоний вскоре принял сан игуменский и все-таки, будучи так крепок и здоров телом, что мог трудиться за двух и за трех, не переставал ра­ботать наряду с братией. Не знавший преподобного и видя его распахивающим пашню или очищающим лес в убогой власянице, не мог бы признать в нем игумена.

Опять-таки, избегая молвы и почестей и ища большего уединения, блаженный Антоний выбрал на свое место инока Феогноста, а сам, тайно от всех, пошел вверх по красивой реке Сие до озера Дудницы. Здесь был прекрасный остров, в трех верстах от обители. Кругом было множество озер, чрез которые протекала река, идущая в Двину. Здесь построил он хижину и часовню с образом Николы. Но и этой пустынью не удовлетворился Антоний: он избрал новую, за пять верст от первой, на озере Паду. Здесь, в месте, огражденном горами, покрытыми темным, непроходимым лесом, он поставил себе уединенную хижину, около которой белелись двенадцать берез. Устроил он себе небольшой плот, с которого удил рыбу, и при этом об­нажал себе голову и плечи, отдавая их на съедение насекомым.

Два года провел в этих пустынях Антоний, и когда Феогност оставил игуменство, преподобный вернулся снова в обитель. Когда он достиг глубокой старости и стали его удручать многие болезни, частью от преклонных лет, частью от напряженных подвигов, братия приступила к нему, прося дать настоятеля. Антоний назначил им строителем инока Кирилла, а на свое игуменское место Геласия, бывшего на то время, ради потреб монастырских у моря, на реке Золотице, и, по случаю бурных зимних непогодей, не могшего возвратиться к преставлению святого старца. Старец написал завещание, но уже близок был к кончине. От долгого поста плоть его прилипла к костям, так что почти не было видно на нем тела и он заживо казался мертвецом. От многих коленопреклонений ноги его оцепенели, так что сам он не мог уже ходить и его под. руки водили в церковь. Сгорбился он от глубокой старости и, наконец, приблизился к концу своего жития. Со слезами приступила к нему братия, требуя поучения. Старец говорил им много, обещал им, что, если будут иметь любовь друг к другу, не оскудеет обитель и сам он будет духом всегда с ними.

— Где погребсти тебя? — спрашивала его братия.

— Свяжите мне ноги, влеките в дебрь и там затопчите в болоте мое грешное тело на съедение зверям и птицам, или бросьте в озеро.

В день воскресный, накануне исхода, приобщился старец еще однажды божественных тайн и, когда ударили к утреннему пению на понедельник, велел обступившей его братии идти на славословие к утрени. Только двух учеников (Андроника и Пахомия) оставил он при себе, и велел воскурить фимиам. Когда наступили последние минуты, он и им велел удалиться, а сам, сотворя исходную молитву, сложил крестообразно руки и отошел. Братия, возвратясь из церкви, нашли его уже мертвым и с плачем припали к телу его. Это было 7 декабря 1557 года. Преподобный Антоний пришел на Сию сорока двух лет, а тридцать семь провел здесь в подвижническом житии и пощениях.

Житие этого святого сочинено постриженником обители, иноком Ионою, а хранящееся в монастыре переписано собственною рукою царевича и великого князя Ивана Алексеевича, брата Петра Великого. Там же хранится до сих пор евангелие, писанное рукою самого Антония, с медными украшениями по углам и середине, грубой самодельной работы, и тут же, так называемое, евангелие априкос . Евангелие это, писанное четким красивым полууставом, с рисунками на каждой странице, изображающими то, о чем на той странице повествуется: притчи, события из жизни Христа, изумляет многотрудностью и чистотою работы. Если писал априкос один человек, то это дело должно было занять целую долгую его жизнь. В алтаре соборного храма хранится власяная риза преподобного.

В 1601 году привезен был сюда, по приказанию царя и великого князя московского Бориса Федоровича Годунова, ближайший родственник недавно умершего царя Федора Ивановича, боярин Федор Никитич Романов. Привезен был боярин, по народному преданию, вечером. Благовестили к вечерне. Кибитка остановилась у соборного храма. Пристав боярина, Роман Дуров, пришел в алтарь, оставив боярина Федора у дверей. Кончилась вечерня. Игумен Иона со всеми соборными старцами вышел из алтаря и начал обряд пострижения: к нему подвели привезенного боярина.

Боярин уведен был на паперть; там сняли с него обычные одежды, оставив в одной сорочке. Затем привели его снова в церковь, без пояса, босого, с непокрытой головой. Пелись антифоны, по окончании которых боярина поставили перед святыми дверями, велели ему творить три «метания» Спасову образу и затем игумену.

Иона спрашивал по уставу:

— Что прииде, брате, припадая ко святому жертвеннику и ко святой дружине сей?

Боярин безмолвствовал. За него отвечал пристав Роман Дуров:

— Желаю жития постнического, святый отче!

— Воистину добро дело и блаженно избра, но аще совершиши е, добрая убо дела трудом снискаются и болезнию исправляются. Волею ли своего разума приходиши Господеви?

Боярин продолжал молчать.

— Ей, честный отче! — отвечал за него пристав.

— Еда от некия беды или нужды?

— Ни, честный отче! — опять отвечал пристав.

— Отрицавши ли мира, и яже в мире по заповеди Господни? Имаши ли пребывати в монастыре и пощении даже до последнего своего издыхания?

Боярин горько зарыдал на вопросы эти. Ответы, при руководстве игумена, досказывал за постригаемого тот же пристав Роман Дуров, по подсказам игумена.

— Ей Богу поспешествующу, честный отче!