Абрам Иойрыш - А-бомба

Американские стратеги торопились пустить в ход оружие массового уничтожения, чтобы подкрепить этим свои притязания на гегемонию в послевоенном мире. Еще на Крымской конференции было решено, что не позже чем через три месяца после капитуляции Германии Советский Союз вступит в войну против Японии. И хотя США и Великобритания многократно нарушали обещание открыть второй фронт в Европе, тем не менее у них не было оснований сомневаться в верности СССР взятым в Крыму обязательствам и в своевременном выполнении их.

В ночь на 9 августа, когда под ударами советских танков в Маньчжурии обратилась в бегство Квантунская армия, Вашингтон перенес срок второй атомной бомбардировки с 12 на 9 августа. Создать иллюзию, что не удар Советской Армии, а американские атомные бомбы вынудили Японию капитулировать, продемонстрировать устрашающую мощь нового оружия — такова была цель воинствующих кругов США. Однако даже Черчилль писал в своих мемуарах: «Было бы ошибочным полагать, что судьба Японии была решена атомной бомбой».

Г. Трумэн утверждал, что атомная бомбардировка была осуществлена в соответствии с законами, войны, так как она касалась военных центров. «Мы это сделали, — объявил Трумэн по радио, — и мы повторим это, если понадобится…»

Майор К. Изерли был одним из первых, кто увидел размеры совершенного злодеяния.

Друзья называли его «Покер фэйс» — человек с лицом игрока в покер, потому что в самых драматических ситуациях он сохранял спокойствие и лицо его оставалось неподвижным. Благодаря своим железным нервам, он стал одним из лучших летчиков в американской авиации в годы второй мировой войны. Именно поэтому ему и было дано особо ответственное задание: провести над Хиросимой последнюю воздушную рекогносцировку и навести самолет, несущий атомную бомбу, на цель.

Он сохранял спокойствие и 6 августа 1945 г., когда под крыльями его самолета Хиросима превратилась сначала в ослепительный, огненный шар, а затем исчезла, скрытая фиолетовым атомным облаком.

Когда в 1947 г. Изерли вернулся на родину, его ждали слава, обеспеченность, семейный уют, покой. Его чествовали на банкетах, засыпали подарками. Был снят кинофильм «Герой Хиросимы».

Но вскоре «героя» стала мучить совесть. Он спрашивал себя; зачем надо было сбрасывать бомбу, когда война уже шла к концу? Спрашивал и не находил ответа.

Тогда Изерли стал собирать все, что было опубликовано о погибшем городе; фотоснимки людей с обожженными лицами; отчеты очевидцев о том, что после взрыва в кипящей воде реки плавали трупы детей; свидетельства о том, что, спустя пять лет после взрыва атомной бомбы тысячи японских матерей рожали мертвых детей, детей без глаз, с волчьей пастью, с руками, похожими на крылья летучих мышей.

Когда Изерли слышал слово «Хиросима», он оборачивался, словно его окликали по имени. Хиросима стала его двойником. Вернее, он стал двойником Хиросимы. По ночам его стали преследовать кошмары. Изерли отчетливо помнил другой день — 9 августа 1945 г. — роковой день для Нагасаки.

Он скоро понял, что будущее для него скрыто за фиолетово-зеленой вспышкой взрыва. В 1950 г., после заявления Трумэна о ведущихся в США работах над созданием водородной бомбы, Изерли покушается на самоубийство.

Майора Изерли демобилизовали и направили в военный госпиталь для нервнобольных. Часами отсутствующим взглядом смотрел он на небо, неожиданно вскакивал, когда вдали слышал гул моторов, и убегал с криком: «Они идут! Они сбрасывают бомбы!» Это была мания преследования. Лечение не помогало. Невозможно было изгладить из памяти прошлое, усыпить совесть.

После выхода из госпиталя «национальный герой» превратился в уголовного преступника: он совершал подлоги, кражи со взломом, вооруженные ограбления. Однако он не думал скрываться и не интересовался добычей. Мучимый раскаянием, чувствующий себя ответственным за содеянное, Изерли не мог вынести, что его чествуют как национального героя. И он решил навсегда сбросить с пьедестала скомпрометированный образ.

Венский философ Г. Андерс, вступивший с Изерли в переписку и много сделавший, чтобы привлечь к его делу внимание общественности, отмечал, что «парадокс Изерли» в том и состоит, что ненормальными были признаны именно те поступки и реакции Изерли, которые с точки зрения разума, понятий о справедливости, человечности, совести как раз и являются единственно правильными и естественными. И Андерс подчеркивал, что ненормально в данном случае само общество, которое не понимает или не хочет понять Изерли, его правоту.

В конце Концов Изерли понял, что искупление его вины — в участии в общей борьбе за то, чтобы ужас Хиросимы никогда больше не повторился. Он обличал правительство, превратившее его в убийцу сотен тысяч людей, и всех тех, кто снова хотел сбросить атомные бомбы. Герой Хиросимы превратился в опасного для государства человека, которого нужно было изолировать от внешнего мира.

Ночью Изерли увезли в психиатрическую больницу «Сент-Инносенс» в штате Нью-Йорк. Там на него надели ручные кандалы.

— Мы вынуждены это сделать, чтобы он не выцарапал себе глаза, — пожав, плечами, «объяснил» смотритель.

Впоследствии Изерли перевели в психиатрическую больницу Вако в штате Техас. Здесь он стал просто № А-29465.

Итак, в Изерли заговорила совесть, и его объявили сумасшедшим, а президент Трумэн, по приказу которого он повел бомбардировщик в трагический рейс, до самой смерти пользовался почетом и неоднократно заявлял:

— Если бы я должен был сделать это снова я бы это сделал.

Совесть не очень мучила главных участников преступления. Тиббетс стал генералом американских ВВС. Суиней — ныне тоже генерал. Их не душат по ночам кошмары. Тиббетс цинично заявил: «Я успешно выполнил приказ… Каких-либо личных переживаний у меня тогда не было, у меня их нет и сейчас. Если завтра будет нужно сбросить где-либо еще более разрушительную бомбу, то я это сделаю точно так же». Суиней от него не отстает: «Я ни о чем не сожалею. Если бы мне пришлось повторить, я сделал бы это, не колеблясь». Ван Кирк, пилот с «Энолы Гей», был немногословным: «Одна бомба или тысячи бомб. Какая разница?» Морис Р. Джексон стал позднее президентом промышленной компании, производящей сложные машины, необходимые для развития атомной науки, при рождении которой он присутствовал. Вот что он думает: «Конечно, можно спросить себя, был ли это наилучший ход с тактической точки зрения, но это чисто академический вопрос. Что касается меня, я продолжаю считать, что, сбросив первую бомбу на вершину горы Фудзияма и снеся ей макушку, мы осуществили бы весьма наглядную демонстрацию. Но когда располагаешь только двумя снарядами, стараешься использовать их с максимальной эффективностью».