Дмитрий Емец - Сборник фантастических рассказов

Когда ворота наконец открылись, тетка проехала вдоль желтого бетонного забора и остановилась у приемного отделения. Здесь они с погодинской тещей вновь стали быстро и нервно переговариваться, а жена сидела хмурая и напряженная, и обеими руками прижимала к животу желтый пакет со своими вещами.

Забыв о Погодине, три женщины стали подниматься по ступенькам. Он тронулся было за ними, но теща испуганно крикнула ему:

— Ты что? Ты же кашляешь! Если они увидят, что ты простужен — положат Дашку в инфекционное!

Погодин почувствовал обиду и свою полную отцовскую ненужность: зачем он вообще ехал сюда, если жена сейчас исчезнет за неприступными для него дверями роддома? На душе была какая-то скомканность и ощущение незавершенности. На верхней ступеньке жена обернулась к нему, наморщив лоб и словно вспоминая о чем-то.

— Проверь, выключила ли я стиральную машину… Там на столе творог, убери его, а то он испортится… И купи марлевые повязки… И, пожалуйста, прошу тебя, разложи во всех комнатах давленный чеснок, надо убить твоих микробов! – крикнула она дрожащим голосом.

Погодин слушал ее рассеянно, сразу обо всем забывая. Для него видно было что за хозяйственными распоряжениями, как за чем-то для нее привычным, Даша прячется теперь от страха перед роддомом и тем, что происходит внутри нее и таится в ее выпуклом животе.

Самого момента, когда за женой закрылись двери приемного отделения Погодин не помнил. Посреди двора роддома была большая овальная клумба с несколькими чахлыми деревьями, и кандидат стал ходить вокруг этой клумбы читая про себя или шепча губами те несколько простых молитв, которые знал:

«Отче наш» и Символ веры, начинавшийся: «Верую во Единого Бога Отца Вседержителя…»

«Надо загадать что-нибудь на удачу. Обойду вокруг клумбы сорок, нет, сорок много — двадцать раз, и тогда все будет хорошо,» — подумал он.

После пятого или шестого круга Погодин сбился со счета и потом уже ходил просто так, только чтобы не стоять на месте.

Роддом, старый, четырехэтажный, коричневато-желтый, с тяжелыми рамами и выкрашенными белой краской стеклами на первых и вторых этажах, казался кандидату безобразным. Хотелось забрать отсюда жену и увезти ее в какое-то другое, легкое и светлое место, но только где искать это место, он не знал и страдал от собственной никчемности.

Когда он начинал очередной круг, из приемного отделения показались теща и тетка. У тетки в руках был тот самый желтый пакет, с которым Даша ехала в роддом, а теща несла в охапке брюки дочери, свитер и ее красные кроссовки.

— Где Даша? Что с ней? — Погодин бросился к ним.

— Все в порядке: ее осмотрел главный врач. Выдали халат и тапки и велели идти на четвертый этаж в дородовую… Там наверху ее встретит нянечка, – сообщила теща.

Она была женщина простая, что называется, «без чувствительных линий» и говорила всегда предельно ясно. Погодин зримо представил, как у жены все отобирают, вплоть до трусов, дают ей казеные тапки с рубашкой и равнодушно показывают, по какой лестнице идти.

— А вещи?

— Их вернули. С собой ничего не разрешили взять, даже зубную пасту… В дородовой должно быть стерильно, там одна кровать посреди комнаты. Держи, ты это донесешь? — тетка сунула ему пакет, а теща положила сверху одежду, видно довольная, что можно больше не держать ее в руках.

Некоторое они стояли у машины, как чужие, не зная, о чем говорить. Прежде их объединяла только Даша, теперь же, когда жены не было с ними, мостик между берегами грозил совсем исчезнуть.

— А как я узнаю, что э т о уже произошло? Мне об э т о м позвонят? – спросил Погодин.

Он почему-то боялся произнести полностью: «когда ребенок родится», и употреблял туманное, необязывающее э т о.

— Как же, позвонят! Помечтай! Телеграмму пришлют на бланке с цветочками! – насмешливо фыркнула теща.

На мгновенье она широко раскрыла рот, и кандидат увидел металлические коронки на ее нижних дальних зубах.

— Как же мне узнать? — растерялся он.

— Сам позвонишь в регистратуру.

Они снова замолчали. Погодин лихорадочно соображал, что еще важное нужно узнать, прежем чем они расстанутся.

— Сколько времени э т о обычно происходит? Я понимаю, точно знать нельзя но хотя бы приблизительно? — спросил он.

Теща развела руками.

— Ну ты и вопросы задаешь! — сказала она. — Кто же это знает? Иногда через семь часов, иногда через двенадцать, а у некоторых и через сутки. У меня Катька через десять часов родилась, а Дашка через два часа, как я в роддом приехала. Сама ехала, на автобусе.

Погодин снова кивнул. Ему захотелось поскорее попрощаться с тещей и теткой и остаться одному; видно, им хотелось того же, потому что тетка вдруг посмотрела на часы, как очень спешащий человек, и, театрально ужаснувшись воскликнула:

— Ребята, простите, но мне на работу. Вас до метро подвезти?

— Меня не надо, я пройдусь, — отказался Погодин.

— Ты точно уверен? Ну как хочешь… Только осторожно, не урони пожалуйста, ничего, — тетка стала было садиться в машину, в которой уже сидела теща, как вдруг вспомнив о чем-то, быстро вырвала из блокнота страницу и написала номера телефонов.

— Это мой рабочий и домашний. А вот этот, самый нижний — телефон регистратуры. Акушерка, когда все произойдет, должна связаться с Аркадием Моисееичем и дать е м у полный отчет! А я сразу же перезвоню тебе…

Слово е м у она произнесла очень важно и веско, точно все в мире должны были обязательно звонить Аркадию Моисеичу и давать ему полный отчет.

Наконец тетка с тещей уехали, а Погодин, чтобы не идти далеко к воротам перемахнул через невысокую бетонную стену, к которой кто-то, мысливший очевидно, так же, как и он, прислонил две толстые доски.

На автобусной остановке он положил свитер и кроссовки жены на скамейку и заглянул в желтый пакет, размышляя, нельзя ли втолкнуть в него еще что-нибудь но пакет и без того был полон. Кроме белья, гигиенических принадлежностей и всяких женских мелочей, на дне лежала захваченная скорее как талисман маленькая погремушка. Он вспомнил, как жена собирала эти вещи по какой-то толстой американской книге и как она хохотала, когда в списке встретилась: «купальная шапочка и шлепанцы для мужа, если вы вместе решите принять душ.»

Разумеется, на совместный душ в роддоме они и не расчитывали, но то, что Даша не смогла даже взять с собой зубной пасты, казалось диким.

К пряжке часов были пристегнуты две маленькие золотые сережки, которые прежде Погодин не видел, чтобы Даша когда-нибудь снимала. Именно эти сережки показались ему самыми жалкими, и он ощутил острое сострадание к жене оставленной в роддоме без всего своего — лишь в застиранной, много раз разными женщинами надеваемой рубашке и тапочках. Было в этом что-то больнично-тюремное и уравнивающее.