Дмитрий Емец - Сборник фантастических рассказов

Наутро Погодин позвонил в роддом и выяснил, что может уже принести ей передачу и послать записку.

— А увидеть? — спросил он.

— Не полагается до выписки, — ответили ему в регистратуре.

Выругав про себя существующие больничные правила, отнимавшие у него на несколько самых важных дней жену и сына, Погодин долго печатал на компьютере письмо, стараясь, чтобы оно была бодрым.

После университетской лекции он торопливо, то и дело с шага срываясь на бег, подходил к роддому. Он оказался в просторном холе как раз в ту минуту когда старая женщина, сидевшая в регистратуре, как раз говорила кому-то в трубку: «Девочка, два пятьсот». Голос у нее звучал даже не равнодушно, а совсем неокрашенно, словно у кассирши в магазине, просящей точно называть отдел.

Кандидат передал желтый пакет и приложенное к нему письмо вышедшей из отделения полной, добродушной на вид пожилой женщине. Во всем виде этой уверенной женщины в белом халате было что-то надежное и спокойное; так в представлении Погодина и должны были выглядеть медсестры в роддомах, няньки и поварихи. Когда медсестра собралась уже уходить, он попросил ее дать жене ручку и бумагу, чтобы она смогла написать ответ.

Толстая женщина обернулась и засмеялась с каким-то особым хитрым выражением. На ее круглых полной щеках у глаз обозначились морщинки.

— Записку? — сказала она озадаченно. — Зачем записку?

— Ну как же? Должен же я знать, что ей нужно! — возмутился Погодин подумав, что ему отказывают и в этом.

— А, ты новенький! — догадалась медсестра. — Обойди здание налево и еще раз налево, и там будет их окно. Сто вторая палата.

— А этаж какой?

— Первый. Я же ясно говорю: с т о вторая, — женщина покачала головой и укоризненно удалилась, удрученная его непонятливостью.

Погодин, удивленный, что такой простой способ не пришел в голову ему самому, бегом бросился на улицу и по газону обежал корпус. Он бежал и смеялся над роддомовскими порядками, где с виду все как будто нельзя, а на самом деле можно. Теперь уже и роддом не казался ему таким мрачным и уродливым, как вначале. Погодин заметил, что на уровне примерно трех-четырех метров от земли все его коричневатые кирпичи исцарапаны где острым камнем, где карандашом, а где и просто ручкой. Надписей были многие сотни, и они теснили, покрывали и вытесняли друг друга — «Антон 12.01.1990», «Машка Кузина. 25.07.1998», «Сын Петька! 08 окт 1993». Выше других, чуть ли не на уровне второго этажа, куда и дотянуться-то было невозможно, черной краской было крупно и коряво выведено:

«КИРЮХА 3–11–89.»

«Десять лет почти прошло, а никто выше не залез!» — усмехнулся Погодин невольно озирая газон и стену и прикидывая, на что мог взгромоздиться неугомонный Кирюхин родитель.

Завернув за угол и пройдя по вытоптанному газону, он почти сразу нашел нужное окно. Чья-то заботливая рука и здесь постаралась и под каждой рамой где краской, а где и гвоздем написала номер палаты.

Наступив ногой на выступавший под окном декоративный бортик, а руками ухватившись за крашеную решетку, Погодин подтянулся и заглянул в окно. На ближайшей к окну кровати он увидел жену. Она была в вылинявшей от множества дезинфекций ночной рубашке, открывавшей острые ключицы и еще больше подчеркивающей ее худобу, а рядом на спинке кровати висел безобразный больничный халат. Вьющиеся длинные волосы жены, предмет ее гордости, были туго стянуты светлой косынкой. Жена смотрела куда-то в сторону, и Погодина не замечала.

Кандидат хотел уже постучать в окно, как вдруг дверь палаты открылась и появилась женщина в зеленом халате с какими-то свертками. Она была Погодину неинтересна, и он снова хотел перевести взгляд на жену, как вдруг понял, что светки — это новорожденные дети. Внесшая их сестра подошла вначале к женщине лежавшей у двери, а потом к его жене и протянула ей второй сверток.

Жена неуклюже и очень осторожно взяла его и поднесла к груди, держа так будто это было что-то стеклянное и очень хрупкое. Погодин понял, что этот сверток и есть его сын, и все в нем замерло от любопытства и нетерпения. С того места, где он стоял, он мог рассмотреть лишь большое красное ухо и часть щеки. Подождав, пока медсестра уйдет, он постучал согнутым пальцем в стекло.

Жена подняла голову и, заметив его в стекле, посмотрела укоризненно и погрозила пальцем.

Оторвав правую руку от решетки и нетерпеливо замахав ею, Погодин потребовал, чтобы она поднесла сына ближе к окну. Спустив с кровати босые ступни, жена подошла и на вытянутых руках показала ему ребенка. У сына были короткие и словно мокрые светлые волосики, сквозь которые просвечивала голова багрово-синее сморщенное лицо, закрытые глаза и синевато-малиновые тонкие губы. Этими губами малыш постоянно делал странные движения, то расширяя их, то сужая и просовывая между ними кончик языка. Изредка он открывал узкогубый рот и икал по два или три раза сразу. Ребенок показался Погодину некрасивым и совсем на него не похожим, и оба открытия были неприятными, но он все не мог оторвать от него взгляд, надеясь увидеть на его лице хотя бы крупицу осмысленного выражения. В то же время по лицу жены Погодин видел, что сын ей нравится и она считает его своим, и это открытие было ему удивительно.

Находиться на вытянутых руках жены в вертикальном положении, видно, было ребенку неудобно или из окна ему в глаза бил слишком яркий свет, потому что сын вдруг широко открыл рот, побагровел и издал негромкий, противный, но продолжительный мяукающий звук, ошеломивший его отца. Жена засуетилась и забыв о Погодине, стала неумело, то щекой, то глазом прикладывать ребенка к груди. Она повернулась и ничего не стало видно, кроме ее спины.

Погодин спустился с окна, испытывая скорее разочарование, чем радость. Ему сложно было поверить, что этот багровый, орущий кусок человеческой плоти и есть его сын, которого жена его вынашивала в своем чреве долгие месяцы. В то же время, несмотря на разочарование, Погодина постепенно заполняло новое сильное чувство ответственности и долга, и он почувствовал, что если потребуется, он станет защищать этот мяукающий багровый сверток даже ценой своей жизни.

Возвратившись домой и предвкушая, что он сейчас сделает, Погодин тщательно вымыл руки, взял отвертку и плоскогубцы, разложил на газете болты и неумело но очень тщательно стал свинчивать прежде разобранную детскую кроватку. Именно в этот момент он и ощутил себя отцом.

Священное писание повествует, что после потопа трое сыновей Ноя разделили землю. Звали их Сим, Xaм и Иaфeт.

Симу достался восток — Персия, Бактрия, Сирия, Мидия до реки Евфрат Вавилон, Месопотамия, вся Финикия.