А. Саммерс - Дело Романовых, или Расстрел, которого не было

Она — трагическая принцесса, изображенная Ингрид Бергман в знаменитом фильме, названном ее именем, героиня нескольких книг и женщина, чьи претензии вылились в самое большое и запутанное судебное дело столетия. Судебное дело начиналось в 1938 году и продолжалось с перерывами до 1970 года. Оно могло бы попасть в Мировой суд в Гааге. Это не было простым хождением по судам. Такой длительный процесс не был бы возможен, если бы не было никаких серьезных оснований для признания ее младшей дочерью последнего российского императора.

В процессе участвовали члены высшей британской и немецкой аристократии, которые оплачивали гонорары адвокатов, нанятых для того, чтобы доказать, что она не является ее императорским высочеством Великой княжной Анастасией Николаевной. Но не выиграли ни они, ни она.

В 1967 году главный судья Гамбургского Апелляционного суда заявил, «… что истица, требовавшая признать ее Анастасией Николаевной, российской Великой княжной, не смогла представить достаточных доказательств для такого признания…» С другой стороны, в решении на 700 страницах, один из членов суда утверждал, что «…нельзя с полной уверенностью говорить о смерти Анастасии в Екатеринбурге, поскольку это не доказано».

В 1970 году дело попало в Федеральный Верховный суд в Карлсруэ. Подобно своему предшественнику, судья, стоящий во главе пятерых судей, признал возможность, что она могла бы быть Анастасией, хотя она и потерпела неудачу. Он поддержал вердикт Апелляционного суда, но отметил, что это «не установлено и не опровергнуто», И «неудовлетворительно для обеих сторон»: тождество истца с Анастасией не было установлено, и не было опровергнуто.

Старая дама в Виргинии резко отличается от тех, кто называет себя «уцелевшими» Романовыми. Она — одна из тех, чья претензия заслуживает осторожного исследования и к ее истории имеет смысл отнестись внимательно. А история началась с полицейского бюллетеня, датированного 18 февраля 1920 года, оформленного через восемнадцать месяцев после того, как императорская семья исчезла из Екатеринбурга.

«Вчера вечером, часов в 9 после полудня, девушка лет двадцати прыгнула с Бендлерского моста в Ландверский канал с намерением покончить с жизнью самоубийством».

Она была спасена полицейским сержантом и помещена в Елизаветинскую больницу на Лютцештрассе. Никаких бумаг или каких-либо драгоценностей у нее не было, она отказывалась рассказывать что-либо о себе, или о мотивах своего поступка. Уже позже одна из женщин признала ее как «Анастасию», но в течение шести недель, когда она лежала в больнице, она никому не рассказывала о своем происхождении. 30 марта доктора и полиция отказались от попыток поговорить с ней и безымянную девушку отправили для наблюдения в психиатрическую клинику в Дальдорфе. Она провела там два года среди множества психических больных. Большую часть времени она проводила в постели, избегая всяческих визитеров и не проявляя никакого интереса к происходящему вокруг нее.

Ее здоровье ухудшалось, и ее вес, который был всего 8 стоунов 9 фунтов, уменьшился на 21 фунт. Во время бесконечных расспросов в течение ее пребывания в больнице, она упорно отказывалась рассказывать о себе, хотя известно, что некоторые сестры пользовались ее доверием. Если она была русской, как предполагали власти, и если она появилась в Германии незаконно, то страх перед репатриацией был бы некоторым оправданием ее молчания.

Воскресным утром в марте 1922 года была сделана первая попытка проникнуть в ее частный мир. Клара Пойтерт, пациентка этой же больницы, недавно выписавшаяся из нее, пошла в церковь при русском посольстве в Берлине. Там она рассказала бывшему царскому офицеру, капитану Николаю фон Швабе, что она видела членов императорской семьи, когда жила в Москве. И она была твердо убеждена, что видела среди пациентов в Дальдорфе Великую княжну Татьяну. Капитан фон Швабе рассказал об этом в эмигрантских кругах, и в приют хлынули толпы посетителей, не подозревавших, что персонал считал свою пациентку «Анастасией».

Была вызвана баронесса Буксгевден. Она неохотно приехала в Берлин и обнаружила, что пациентка не была готова, чтобы говорить с ней, или даже показать ей свое лицо. Понятно, что реакция баронессы была отрицательной. В результате большинство людей из эмигрантских кругов потеряли интерес к неизвестной, однако были и другие люди, которых это не остановило.

Барон фон Клейст, бывший провинциальный чиновник в русской Польше, потративший два месяца на то, что бы войти в доверие к пациентке, предложил забрать ее в свой дом. С согласия авторитетных специалистов больницы, женщина была выписана, все еще безмолвная и замкнувшаяся в себе. Когда семейный доктор барона осмотрел прибывшую, его выводы были не утешительными. Она страдала от острой анемии, было легкое кровоизлияние в легком, в другом легком обнаружились признаки плеврита. Доктор также отметил, что у нее было серьезное повреждение головы, которое она получила раньше.

В июне 1922 года, по словам барона Клейста, ему и его жене удалось поговорить со своей протеже в частном порядке. Барон рассказал, что она сообщила им обоим, совершенно уверенно, о том, что она действительно была Великой княжной Анастасией; что она присутствовала при расстреле императорского семейства и что она была единственной оставшейся в живых. Она спряталась за одну из сестер, также была ранена, а затем потеряла сознание. Когда она пришла в себя, она обнаружила, что находится вместе с семьей солдата, который спас ее в последнюю минуту от большевиков.

По словам барона Клейста, Великая княжна вместе с семьей солдата добралась до Румынии, а затем в одиночку до Берлина.

В другом разговоре, сообщил барон, таинственная девушка сделала добавление к своему рассказу. Она назвала фамилию солдата — Александр Чайковский, и сказала, что у нее был ребенок от него, сын, родившийся во время бегства из России. Чайковский погиб во время уличных беспорядков в Бухаресте, а ее ребенок был оставлен в сиротском приюте. Как только барон Клейст рассказал о том, что его подопечная была Великой княжной Анастасией, эта новость быстро распространилась в эмигрантских кругах.

Прежняя благодарность барону быстро превратилась в негодование, когда он позволил приходить людям, чтобы приставать к ней с вопросами и разглядывать ее, как животное в клетке. Жизнь продолжалась, сопровождаемая неуверенностью и болезнями.

В июле 1922 года, у нее нарушилось дыхание, появились боли в легком; она вынуждена была обращаться к врачу по три раза в день, а также принимать морфий. Доктор рассказывал: «…Во сне, она разговаривала по-русски, с хорошим произношением, но, по большей части, на несущественные темы». Но пациентка неожиданно почувствовала себя лучше и убежала из дома.