Виктор Петров - Колумбы российские

В каюту тихо вошел его камердинер Жан со свечой в руке.

— Не пора ли спать, барин! — пробормотал он, — ведь поздний час уже.

Резанов нетерпеливо махнул рукой и отослал его прочь.

«Милостивый государь, граф Николай Петрович», — он остановился, точно стараясь собраться с мыслями. Казалось бы, так много нужно написать, и в то же время писать было нечего — в сущности, ничего еще не сделано. На его письмо, посланное губернатору в Монтерей в день приезда, ответа он не получил. Нечего было писать, кроме того, что у него появился союзник… молодая девушка, которой не было еще и шестнадцати лет… «Большое достижение», — усмехнулся он.

Мысли не связывались… а в голове все время переплетаются воспоминания о музыке, о задорном, кокетливом смехе Кончи… Он закрыл глаза, и ему вдруг ясно явилась картина последнего зажигательного танца Кончи, и он увидел прямо перед собой, на столе, ее красные, дробно пристукивающие каблучки. Он не мог глаз отвести от этих маленьких красных туфелек… Потом видение исчезло, и он увидел глубокие темно-синие насмешливые глаза, опушенные густыми черными ресницами, увидел ее полные ярко-красные губы… Он вдруг почувствовал, как кровь бросилась ему в голову, и он захотел, страстно захотел прильнуть губами к этим пухлым красным губам, захотел обнять ее тело, прикоснуться к нему, осыпать ее поцелуями.

Дверь позади тихо заскрипела. Верный Жан опять появился в дверях. Он знал, что Резанов еще не совсем оправился от всего, что испытал во время путешествия, знал, что ему нужен сон…

И опять Резанов отослал его прочь:

— Иди, ложись спать, Жан, я сам лягу, не жди меня!

«Милостивый государь, граф Николай Петрович!» Он вдруг решил, что нужно как-то объяснить своему покровителю, что время не было потеряно, что он приобрел союзника и что это совсем не было его увлечением молоденькой девушкой, а скорее политическим шагом для пользы дела… Знал, что если будет так писать, то покривит душой, но тем не менее обмакнул перо в чернила и быстро застрочил:

«Ежедневно куртизируя гишпанскую красавицу, приметил я предприимчивый характер ея, честолюбие неограниченное, которое при пятнадцати летнем ея возрасте уже только одной ей из всего семейства делало отчизну ея неприятною. Всегда в шутках отзывалась она об ней, "прекрасная земля, теплой климат, хлеба и скота много и больше ничего"».

Описывая первые дни пребывания в Сан-Франциско, писал Резанов:

«… проводили мы всякой день в доме гостеприимных Аргуелло и довольно коротко ознакомились. Из прекрасных сестер коменданта, Донна Консепсия слывет красотою Калифорнии».

Прошло три дня. Утром 2 апреля в каюту Резанова постучали. Это был лейтенант Хвостов.

— На берегу дон Луис, Николай Петрович. Сигнализирует, просит разрешения явиться на борт.

— Ага, — обрадовался Резанов, — вероятно, получены новости из Монтерея… Пошлите, пожалуйста, шлюпку за ним!

Резанов вышел на палубу встретить молодого коменданта. Дон Луис ловко поднялся по трапу и отдал честь Резанову.

— Срочная депеша для вашего превосходительства из Монтерея, — отрапортовал он, передавая камергеру большой пакет. Резанов быстро вскрыл его — что-то пишет ему губернатор?

В письме, написанном по-французски, губернатор Ариллага писал, что он даже не может помыслить, чтобы чрезвычайный посол русского императора подвергался тягостям пути в Монтерей. Он почтет за честь самому прибыть в Сан-Франциско и лично приветствовать высокого гостя президио Святого Франциска, посему выезжает из Монтерея немедленно.

Настроение Резанова поднялось. По крайней мере тон письма был весьма любезным и, самое главное, в письме не было отказа… Резанов, однако, сразу же понял, что губернатор не хочет, чтобы посол совершил путешествие в Монтерей не потому, что он беспокоился о его комфорте, а просто не хотел, чтобы Резанов произвел рекогносцировку по территории, закрытой для иностранцев. Главное, Ариллага не хотел, чтобы Резанов знал о состоянии военной подготовки и распределении воинских сил. Вернее, он не хотел показать Резанову состояние полной военной неподготовленности испанцев.

Тем не менее Резанов счел эти новости хорошими.

— Очень рад слышать, дорогой дон Луис, что его превосходительство губернатор Ариллага прибудет сюда через несколько дней… А пока пользуясь вашим присутствием, я покажу вам документы, удостоверяющие мое официальное положение и мою миссию. Прошу, — указал он на свою каюту.

Дон Луис не особенно внимательно просмотрел бумаги. Ему, видно, было неудобно, — точно этим оказывалось недоверие Резанову. Взглянув поверхностно на документы, он почтительно вернул их Резанову, который предложил показать ему корабль. Чистота и порядок на корабле необычайно поразили испанца.

— Я просто не верю своим глазам, — сказал он Резанову, — мне не верится, что ваш корабль совершил такой тяжелый путь. Все так чисто, на месте, все аккуратно прибрано.

Резанов довольно улыбнулся:

— Ничего удивительного в этом нет, дон Луис. Не забывайте, что оба офицера корабля — из военного морского флота. Порядки и дисциплина у нас флотские… Ничего не запускается, и, конечно, чистота поддерживается, приличествующая военному судну.

После отъезда дона Луиса Резанов удалился к себе в каюту поработать над бумагами. Каждый день, хотя бы час или два, он сидел над своими проектами. Видно, таков был его характер, что он должен был что-то делать, искать что-то новое, разрабатывать новые планы. Даже здесь, в Калифорнии, он продолжал работать над составлением грамматики и словаря японского языка, и в то же время довольно сильно преуспел над подобным же словарем алеутского языка.

Через некоторое время вновь раздался осторожный стук в дверь. Это опять был Хвостов.

— Извините, Николай Петрович, но я должен доложить вам кое-что.

Резанов заметил беспокойство в его голосе.

— Произошло что-то неприятное? Может быть, наш медик пристает к вам со своими претензиями? — спросил он саркастически.

— Нет, по такому поводу я бы не стал отвлекать вас от работы. Меня тревожит другое, более серьезное, — настроение команды. Сегодня утром пять матросов заявили, что хотят списаться с корабля и остаться в Калифорнии, не желают идти обратно в Новоархангельск.

— Что за бессмыслица! С каких это пор русский человек не хочет возвращаться домой, на родину! Я думаю, что вам не доставит большого труда переубедить их, Николай Александрович! Вы флотский офицер и знаете флотские порядки, знаете, как поддерживать дисциплину. Немного порки да карцер быстро прочистят им мозги!