Николай Толстой - Жертвы Ялты

Для советских офицеров вид разоренной церкви и насилие над пленными были не в новинку. Но американских солдат все это потрясло. Известный американский врач, негр Вашингтон, на глазах у своих соотечественников, прислонившись к стене, плакал, как ребенок. Инцидент получил широкую огласку, и 4 сентября Эйзенхауэр настоятельно потребовал пересмотра политики в области репатриации. Глубокое беспокойство в связи с этим делом в телеграмме государственному секретарю выразил политический советник США в Германии Роберт Мёрфи. «Неужели Ялтинское соглашение обязывает нас возвращать этих русских с применением силы?» — спрашивал он.

Ответ, написанный от имени государственного секретаря Бирнса директором отдела по европейским делам Г. Фриманом Мэтьюсом, пришел через два дня. «Док» Мэтьюс был влиятельным членом делегации США в Ялте; и в Потсдаме Бирнс «целиком на него полагался». В несколько иносказательной манере Мэтьюс объяснял, что американская политика действительно предусматривает тесное сотрудничество с Советами в этом деле и что даже на территории США пришлось применить силу для подавления сопротивления пленных. Заключительная фраза этого послания очень напоминает уже знакомые нам рассуждения:

«Сообщаем вам конфиденциально, что департамент считает нужным завершить эти дела так, чтобы не дать советским властям предлога оттягивать возвращение американских военнопленных, плененных японцами и находящихся сейчас в советской зоне оккупации, в частности в Маньчжурии».

Чиновники британского МИД тоже ссылались на то, что советские войска могут обнаружить в Маньчжурии несколько сотен английских военнопленных, но главным их доводом было то, что данное Иденом в октябре 1944 года обещание следует выполнять до тех пор, пока последний подлежащий репатриации русский не будет выдан советским властям. Несмотря на возражения военного министерства, высказанные на совещании 31 июля генералом Андерсоном, МИД всячески подчеркивал, что эта позиция остается неизменной.

В конце июля к власти в Англии пришло лейбористское правительство, и можно было надеяться, что это вызовет пересмотр политики Идена и в деле репатриации. Но новый министр иностранных дел Эрнест Бевин продолжал прежнюю линию. Так, в ответ на запрос генерала Андерсона относительно 55 русских штатских в Риме, Бевин, после совещания с сэром Александром Кадоганом, наложил на полях служебной записки краткую резолюцию:

«Репатриировать».

Через две недели, в беседе с советским послом Гусевым, Бевин заверил посла, что никаких перемен в английской политике не предвидится. Вооруженный указаниями своего министра, Кристофер Уорнер уведомил генерала Андерсона, что решение принято, закончив письмо конфиденциальным сообщением:

«Ввиду указаний министерства, мы полагаем, что вы не будете отсылать это дело на рассмотрение Объединенного комитета начальников штабов и сможете теперь заняться передачей этих людей».

Казалось, все утряслось. МИД дал распоряжение, солдаты должны подчиниться, 500 пленных в Дользахе и 55 в Чинечитте будут переданы НКВД; в ответ Советы несомненно пойдут на уступки. Но военные оказались твердым орешком, да и сам фельдмаршал Александер на сей раз проявил настойчивость. Пока Уорнер писая Андерсону, Александер в Италии побывал на совещании с советским уполномоченным по репатриации генерал-майором Вавиловым, который только что прибыл из Москвы «с особой миссией» и с места в карьер потребовал немедленной репатриации 10 тысяч «советских граждан», содержащихся в лагере Чесенатико. Александер возразил. В приказе было четко оговорено, что лица, жившие вне границ СССР 1939 года, репатриации не подлежат. Более того, он заявил, что «в настоящее время не имеет полномочий заставить этих людей вернуться в СССР против их воли». В ответ на возражения Базилова Александер заметил, что, «если поступит такой приказ, ему придется применить силу для обеспечения репатриации», и поэтому он немедленно обратится к своему начальству за соответствующими инструкциями. Кивнув, Базилов преспокойно выдвинул новое требование: о возвращении «30 тысяч советских граждан в Польском корпусе». Очевидно, речь шла о поляках, живших на территориях, аннексированных СССР. Александер ответил категорическим отказом:

«Вы должны понять, что поляки наши союзники».

Требования Базилова «в высшей степени удивили» фельдмаршала, и сразу же после совещания он написал личное письмо начальнику имперского штаба сэру Аллану Бруку, объясняя, что не намерен уступать Советам в вопросах, хоть чуть-чуть выходящих за рамки соглашений, и, в частности, отказывается применять силу при репатриации советских граждан, пока у него нет четкого приказа. В военное министерство он послал запрос об инструкциях и просьбу не заставлять его солдат репатриировать несчастных под дулом пистолета.

Состояние дел в августе 1945 года не удовлетворяло ни одну из сторон. Советы, по обыкновению, выступали с обвинениями, что англичане в Германии запугивают советских граждан, мечтающих вернуться домой, и мешают их репатриации. Британский МИД был недоволен, что его инструкции, не изменившиеся с момента Ялтинской конференции, постоянно нарушаются. А тут еще густым потоком пошли жалобы от тех, кого это дело касалось самым непосредственным образом, кто должен был проводить политику насильственной репатриации в жизнь. В Италии офицеры, охраняющие 10 тысяч украинцев в Чесенатико, заявили «решительный протест» против насильственной репатриации своих подопечных. В Австрии этот протест был выражен еще более открыто. Вот что рассказывает об этом непосредственный участник событий, полковник Алекс Вилкинсон, ставший в июле 1945 года военным комендантом земли Штирия:

«В Штирии было несколько лагерей для перемещенных лиц, и мы должны были следить за ними. Один такой лагерь, в котором было около полутора тысяч человек, находился недалеко от Брюка-на-Муре. Однажды ко мне в Грац явились несколько офицеров НКВД и сказали, что в соответствии с Ялтинским соглашением я должен посадить этих людей в поезд и отправить в Вену. Я ничего не слыхал о Ялтинском соглашении и ответил, что сделаю это только в том случае, если эти люди согласятся ехать. Тогда эти два негодяя позвонили в Вену и примерно через час заявили мне, будто я обязан посадить перемещенных лиц в поезд. На это я дал им точно тот же ответ, что и раньше. Тогда они сказали, что хотели бы поговорить с этими людьми, и я согласился. Я сообщил перемещенным лицам о том, что происходит, и сказал, что встреча состоится завтра, в 10 часов. Эти мерзавцы из НКВД получили свое: встреча состоялась в назначенное время, но явилось на нее всего 15 человек. Офицеры вернулись в Грац очень недовольные и обвиняли во всем меня. Но им удалось вытянуть из меня только одно: если эти 15 человек, которые явились на собрание, хотят вернуться в СССР, я посмотрю, что тут можно сделать. Больше я о них ничего не слышал».