Николай Толстой - Жертвы Ялты

В сообщении говорилось, что благодаря этому постановлению 26400 советских граждан в лагерях для перемещенных лиц получат по крайней мере временную отсрочку. Автор заметки писал:

«Одного офицера спросили, верны ли слухи о солдатах, стрелявших поверх голов русских граждан или под ноги им, чтобы заставить сесть в поезда, идущие в СССР. Он ответил: «Возможно, что какое-то время некоторых из них заставляли садиться в поезда, но теперь все это в прошлом».

Как и Александер, Эйзенхауэр давно уже испытывал отвращение к той недостойной солдата задаче, которая была ему поручена. 4 сентября он запросил Объединенный комитет начальников штабов насчет окончательного решения, а вслед за тем временно заморозил операции. Таким образом, он и Александер переложили бремя ответственности на Объединенный комитет и, в конечном итоге, на соответствующие правительства.

На совещании в Берлине, 29 октября, представители британской военной администрации «отметили, что главнокомандующий не готов применить силу для репатриации советских граждан. Это решение не подлежит разглашению». Фельдмаршала Монтгомери часто изображают жестоким и бессердечным человеком, но, когда встал возрос о русских беженцах, он отказался выполнять бесчеловечные приказы не менее решительно, чем его коллеги генералы Эйзенхауэр и Александер. Несомненно, на него оказала влияние акция Эйзенхауэра в американской зоне, но ясно, что он и сам считал войну против военнопленных, штатских, женщин и детей занятием, недостойным солдата, и твердо решил не допускать этого хотя бы в подконтрольном ему районе.

В МИД своевольство Монтгомери вызвало негодование. Ни МИД, ни военное министерство не допускали никаких изменений в проводимой политике, считая, что служителям короны, будь они хоть семи пядей во лбу, не дано право самостоятельно принимать такие решения. Из министерства потоком хлынули служебные записки, составленные Браймлоу и Голсуорси, которые были «удивлены и встревожены» заявлением Монтгомери, «полностью противоречащим политике его величества», и указывали, что принятое «решение вызывает крайнее беспокойство. Наше правительство ведет политику репатриации всех советских граждан… независимо от их желаний и с применением в случае необходимости силы».

В такой ситуации жалоба советского генерала Соколовского, что англичане задерживают беженцев, получала основания, и это, вероятно, было самым скверным. В военное министерство была отослана сердитая нота с поручением расследовать дело и обеспечить проведение в дальнейшем верной линии.

Совершенно ясно, что в английских и американских войсках почти не было солдат, которые одобряли насильственную репатриацию. Как раз в это время в Нюрнберге начинался суд над немецкими генералами, обвиняемыми в преступлениях против человечества. Суд исходил из положения, что «действие подсудимого согласно приказам своего правительства или начальства не освобождает его от ответственности. Подлинной проверкой является не наличие приказа, а возможность нравственного выбора». Конечно, такой подход не был новым. Еще в средневековье солдаты знали, что нельзя дурно обращаться с военнопленными или женщинами и детьми. И за сто лет до первой Гаагской конвенции адмирал Сидней Смит ссылался на «священные права военнопленных».

На конференции 29 октября, которая покончила с насильственной репатриацией в английской оккупационной зоне Германии, присутствовал генерал-майор Алек Бишоп, Он прекрасно помнит, как разнились между собой взгляды военных и дипломатов. Напряженность возникла между армией и членами военной администрации (в большинстве своем — армейскими офицерами), с одной стороны, и гражданскими представителями МИД, с другой, при обсуждении вопроса о насильственной репатриации. Представителям армии крайне не нравилась возложенная на них задача репатриировать русских солдат или граждан любой другой национальности против их воли и с применением силы, и они открыто возмущались тем, что вынуждены проводить такие акции. Представители МИД, которым, разумеется, не доводилось лично принимать участие в этой отвратительной операции, считали, что по политическим причинам следует и дальше продолжать ту же линию.

Несомненно, память не подводит Бишопа. Эйзенхауэр и Монтгомери просто отказались осуществлять политику насильственной репатриации, а Александер привел тактические обоснования этого отказа. Американские генералы Беделл Смит и Пэтч поддержали Эйзенхауэра, и ни в одном отчете мы не найдем упоминания о том, что хоть один представитель союзных армий высказался за применение силы.

Как справедливо указывает генерал Бишоп, неприязнь к политике МИД отнюдь не ограничивалась офицерами в генеральском чине. К октябрю 1945 года поток выдач превратился в тоненькую струйку. Полковник Дэвид Рук в то время командовал полком, дислоцированным в Солтау, южнее Гамбурга. Перед одним из его батальонов была поставлена задача помогать советской группе связи в сборе советских граждан, вывезенных на принудительные работы, и расселении их в огромном лагере для перемещенных лиц в Мюнстере. В конце концов полковник Рук получил приказ посадить всех русских на грузовики для перевозки в советскую зону. Война кончилась полгода назад, солдаты всеми своими помыслами были уже дома, и полковник решил, что русские, наверное, тоже придут в восторг от перспективы возвращения.

Как же он был поражен, обнаружив, что вся группа — а в ней было больше тысячи мужчин, женщин и детей — выслушала эту новость с отчаянием и ужасом. Многие стали молить о пощаде, а одна женщина, бросившись перед полковником на снег и обхватив его сапоги, умоляла не посылать ее назад. Ему все же удалось как-то посадить всех этих несчастных на грузовики. Сопротивления они не оказали, так что обошлось без насилия.

Солдатам очень не нравилась поставленная перед ними задача. Полковник Рук, докладывая о выполнении задания бригадиру Обри Коаду, вежливо, но твердо выразил надежду, что ему больше не поручат подобной работы. Если же это все же случится — то ему придется отказаться выполнять приказ, поставив под удар свою военную карьеру. Бригадир Коад был немногословен, но по его лицу было видно, что он вполне понимает и разделяет взгляды своего подчиненного. Действительно, больше Рук репатриацией русских не занимался, но даже этот опыт оставил неизгладимый след в его памяти. Сразу же после операции он спросил офицера СМЕРШа, что ждет этих людей. Ответ был исчерпывающе точен. Смершевец сказал, что, поскольку они работали на немцев, женщин и детей сошлют в Сибирь, а мужчин, скорее всего, расстреляют.

К сопротивлению внутри армии постепенно добавлялось политическое давление. Члены парламента, представители лейбористской и консервативной партий задавали вопросы о политике насильственной репатриации вообще и ее возможном применении к украинцам. Ввиду надвигающейся опасности МИДу оставалось лишь постараться отправить назад как можно больше русских. В частности, следовало быстренько организовать выдачу 55 штатских и 500 казаков, находившихся под опекой штаба союзных сил в Италии. Но для этого требовалось решение американцев, а они вовсе не торопились. Судя по полученной информации, Госдепартамент рассматривал этот вопрос с величайшей осторожностью, опасаясь протестов влиятельных кругов общественного мнения страны против преследования беженцев. Это уже имело место. Конгрессмен-республиканка Клейр Бут Люс 17 ноября выразила публичный протест против планируемой депортации трех русских юношей, не пожелавших идти «в тюрьму или на смертную казнь». Они содержались на Эллис Айленде.