Марк Батунский - Россия и ислам. Том 1

68 Помимо уже названной статьи Л.В. Черепнина см. также: Смирнов И.И. Очерки политической истории Русского государства 30-50-х годов XVI в. М., 1958; Зимин А.А. Реформы Ивана Грозного. М., 1960; Его же. Россия на пороге нового времени. Очерки политической истории первой трети XVI в. М., 1972; Скрынников Р.Г. Начало опричнины. Л., 1956; Шмидт С.О. Становление русского самодержавства. М., 1973 и др. Подробнее историографию этого вопроса см.: Развитие русского права в XV – первой половине XVII вв. С. 83 и след.

69 Но зато никак нельзя считать чем-то радикально отличным от той же мусульманской политической культуры укоренявшееся в Московии представление о духовных и нравственных ограничениях царской власти (см. об этом: Лихачев Д.С. Иван Пересветов и его литературная деятельность. – В кн.: Сочинения Ивана Пересветова. М.-Л., 1959. С. 185).

70 Бердяев Н. Русская идея. Париж. IMCA Press, 1946. С. 7, 9, 11. Курсив мой. – М.Б.

71 Andreev Nikolai. Литература и иконопись. К истории идей в Московской Руси. – «То Honor Roman Jakobison. Essays on the occasion of His seventeenth Birthday. 11 October 1966», vol. 1, 1967, Mouton. The Hague-Paris. P. 69.

72 Который, впрочем, вовсе не был оригинален, характеризуя допетровскую Русь как «азиатскую» (или «полуазиатскую») страну: об этом писало еще задолго до Бердяева множество самых разных и русских и западных авторов. Так, А.Г. Брикнер (История Петра. Т. 1. С. 7–8: – Цит. по: Каялович М.О. История русского самосознания по историческим памятникам и научным сочинениям. СПб., 1884. С. 421–422) полагал, что Московия – это смесь китаизма с византизмом и татарским наследием и лишь начатая Петром Первым Северная война окончательно превратила Россию «из азиатского государства в европейское» (Там же. С. 424).

73 «Виппер идеализирует Ивана, приписывая ему широту понимания и кругозора, осознанный взгляд на действие социальных сил и – вследствие этого – решимость поразить угнетателей бояр и положить начало эгалитарной общественной системе. Но на самом деле – не было у Ивана никакого понимания социальных сил, а уж как принимался он кого-то крушить, – то лишь в слепой и маниакальной ярости и при слабом понимании происходящего» (Pagne Robert and Romanoff Nikita. Ivan the Terrible [T. V. Cromwell Company], New York, 1975. P. 249). Впрочем, взгляды Виппера на личность и историческую роль Ивана Грозного в той или иной форме живут и поныне, в том числе и на страницах философской литературы. Культ «историзма» с его неизбежным спутником – культуррелятивизмом – обусловил такой, скажем, пассаж: «…мы часто говорим, что действия того или иного лица или текст какого-то автора непонятен или кажутся нам иррациональными. Однако это происходит по двум причинам: из-за недостатка информированности, неумения или невозможности репродуцировать ту рациональность, в рамках которой совершаются эти действия или пишутся тексты. Современному морализирующему историку многие акции Ивана IV могут казаться иррациональными. Однако стоит потрудиться, чтобы реконструировать подлинную политическую рациональность его эпохи с ее ценностями, правилами, нормами и стандартами поведения, и многое в его деятельности предстанет в рациональном свете, хотя и неприемлемо с позиции наших нравственных или социально-политических стандартов. Так, например, Макиавелли… вряд ли признал бы действия Ивана IV иррациональными и патологическими» (Pa-китов А.И. Понимание и рациональность // Вопросы философии. 1986, № 7. С. 71).

74 «С той поры, как татары разгромили Суздальскую и Киевскую Русь (1237–1239 гг.), а Франко-итальянские крестоносцы потеряли Иерусалим (1244), Азия не переставала высылать все новые и новые массы кочевников на Европу. Никогда разбойничьи народы так не давили на промышленные и земледельческие народы Запада, как в конце XV и начале XVI в., когда пал христианский Константинополь, когда турецкие и татарские наездники подступали к Вене и Москве. Никогда в такой мере религия не служила знаком культурного разделения: в то время как среди кочевников от Оби до Атлантического океана, от Оки и Дуная до Индийских вод безраздельно царила вера Мухаммеда, христианство было задвинуто в тесный северо-западный угол Европы, сохраняя лишь слабые остатки наследства античного мира. Военные лагери, крепости и замки кочевников глубоко врезались в области земледельцев и садоводов Восточной Европы. Еще дальше заходили вооруженные наемники султана, собиравшие для него дань, его подручные и подзащитные, вожди вольных дружин, татарские ханы и мурзы…» (Виппер Р. Иван Грозный. М. («Дельфин»), 1922. С. 3. Курсив мой. – М.Б.).

75 Султан «достиг заветной цели неистовых азиатских завоевателей : сел в златоверхом Царьграде наследником Ромейского Кесаря, водрузил на святой Софии вместо креста полумесяц. Опираясь на большое постоянно войско, о котором тогда и мечтать не могло бы ни одно европейское правительство, он был, бесспорно, самым могущественным, можно сказать, единственным императором мира. В качестве верховного халифа, т. е. первосвященника и покровителя верующих, его чтили далекие окраины Сибири, Туркестана, Счастливой Аравии, африканского Туниса; есть любопытное известие, относящееся к временам Грозного, что бухарцы и поволжские ногаи прибегали к высокой помощи султана, жалуясь на московских людей, которые в Астрахани затрудняют богомольцев, идущих к Мохаммедову гробу» (Там же. С. 3–4. Курсив мой. – М.Б.).

76 Там же. С. 4.

77 Там же. С. 6.

78 Виппер пытается создать многомерную картину этой конфронтации в XVI в.: «В 1528-31 гг. Солиман Великолепный завоевывает Венгрию и осаждает Вену. Обратно в 1552-58 гг. Иван IV покоряет Поволжье. В свою очередь на эту великую победу христианско-земледельческого государства мусульманский мир отвечает в 1568-71 гг. походом турок на Астрахань и сожжением крымскими татарами Москвы» (Там же. С. 7).

79 «На московскую службу с середины XV в. переходит множество степных князей со своими свитами; правительство привлекает их богатыми подарками, включает их в аристократию своего двора, награждает поместьями и образует из новообращенных военную границу. При этом стараются сохранить военный пыл конных отрядов, отвлекаемых от их родной стихии, и в подражание мусульманскому воинству на обширной окраине степей появляется подвижная конница христианских ополчений. Польско-литовская шляхта, венгерская аристократия, московские служилые люди возникли из такого приспособления к военному порядку, сложившемуся в степных равнинах Азии» (Там же. С. 7). «Перманентные завоевания Степи и ее ассимиляция требовали становления особых административных, военных и экономических институций» (см. подробно: McNeill W.-H. Europe’s Steppe Frontier. 1500–1860. Chicago and London (Univ. of Chicago Press). 1964). Нейл показывает, что в XVII в. возникло «сочетание практики профессиональных, централизованных бюрократий с формированием локальных воинских соединений. И это сочетание было существенным элементом экспансии бюрократических империй Габсбургов и Романовых». Османская же империя никогда этих институтов создать не могла.