Марк Батунский - Россия и ислам. Том 2

19 Landmann М. Pluralitât und Antinormal. München-Basel, 1963. S. 205.

20 Политика – феномен, сама логика развития которого заставляла не считаться ни с какими иными интересами, кроме узконациональных, – давала всего больше оснований именно для такого взгляда и на христианский Запад и на мусульманский Восток. Вот лишь один факт из множества ему подобных: в конце 20-х годов XIX в. Россия не без оснований опасалась направленного против нее англо-ирано-турецкого союза (см.: Базиянц А.П. Над архивом Лазаревых. М., 1982. С. 128, 137).

21 Так, русский юрист и публицист, искусный апологет царской дипломатии Ф.Ф. Мартенс не раз в изобилии и с сочувствием цитируя J.St. Mill, утверждал, что европейское международное право применимо только к тем народам, которые «находятся, по крайней мере приблизительно, на одинаковой степени культуры и прогресса». А у «дикарей», «варваров» (т. е. у подавляющего большинства азиатских народов, в частности среднеазиатских) нет «согласия и совместной деятельности для достижения общей цели»; в их среде «каждое отдельное лицо есть свой собственный охранитель, имеет в виду только свои интересы» (Мартенс Ф.Ф. Россия и Англия в Средней Азии. Пер. с нем. СПб., 1880. С. 9, 13. Есть переводы этой книги на английский и французский языки). Доказывая, что более или менее полноценные международные отношения могут быть устанавливаемы – да и то с немалыми коррективами – лишь с Турцией, Персией, Китаем и Японией, Мартенс призывал ко «вседозволенности» в отношении к остальным азиатам (Там же. С. 19).

22 Но – только «сближать», а не «отожествлять». Ведь, в отличие от тождества, метафора субъективна (интуитивна). Она не имеет под собой фактических оснований (хотя констатируется, как если бы она была фактом). Истинность метафорически выраженного суждения «не может быть логически установлена… Но наиболее резко метафора противостоит тождеству своей образностью. Поскольку образность… рождается из сопоставления объектов, принадлежащих разным классам, предикатная метафора не может быть кореферентна своему субъекту. Это сближает метафорический предикат с предикатом подобия… Метафорическое имя обычно имеет референцию не к индивидному объекту, а к типичному представителю того класса предметов, в который субъект метафоры не может быть включен на рациональном основании. Поэтому метафорическое предложение асимметрично и в отличие от предложений тождества не допускает инверсии… метафора синтезирует в себе черты двух достаточно четко противопоставленных друг другу концептов – тождества и подобия. Ее логическое основание тем самым содержит в себе исконное противоречие: в нем совмещено несовместимое» ( Арутюнова Н.Д. Тождество и подобие? // Проблемы структурной лингвистики. 1981. М., 1983. С. 8, 10).

23 Angenot М. Fonctions narratives et maximes ideologiquis // Orbis litterarum. Copenhagen, 1978. Vol. 39, № 2 P. 95.

24 Эта непрофессиональная литература о Востоке – «комбинаторский жанр», поскольку представляющие его авторы заимствуют мотивы и определения, изначально им не принадлежащие (см. подробно: Schrolder H. Science Fiction in den USA: vorstudien für eine materialistische Paraliteraturwis-senschaft. Giessen, 1978).

25 При этом все же будем помнить, что поскольку любой литературный текст является сложным композиционным и концептуальным единством образной и эстетической интуиции, образного и абстрактно-понятийного, постольку ни одна из интерпретаций не может претендовать на то, чтобы быть окончательной ( Eykman Ch. Phenomenologie der Interpretation. Bern, 1977. S. 71).

26 Речь президента Императорской академии наук, попечителя Санкт-Петербургского учебного округа в торжественном собрании Главного педагогического института 22 марта 1818. СПб., 1818. С. 3.

27 Там же. С. 21.

28 Там же.

29 Цит. по: Лобикова Н.М. Пушкин и Восток. М., 1974. С. 7.

30 В первую очередь Уваров был страстным любителем и знатоком античности, и в качестве президента Академии наук он способствовал расширению соответствующих исследований. Но оказывавшееся Уваровым «покровительство академическим занятиям античностью определялось столько же заботою о науке, сколько и расчетом – разрушительному натиску либеральных идей противопоставить отвлеченные занятия древностями, за счет античности укрепить позиции официальной идеологии» (Историография античной истории. М., 1980. С. 73). Впрочем, эта идеология (по формуле Уварова – «самодержавие, православие, народность») начисто исключала какие-либо ориентофильские оттенки и ориентобежные потенции.

31 Как и его же словам (из уже упомянутой речи при представлении ориенталистов Деманжа и Шармуа в Главном педагогическом институте): «…Должна ли Россия, опирающаяся на Азию… Россия в непрерывных сношениях с Турцией, Китаем и Персией, овладеть, наконец, великим орудием восточных языков? Сей вопрос кажется излишним…» (Речь президента Императорской академии наук, попечителя Санкт-Петербургского учебного округа в торждественном заседании Главного педагогического института 22 марта 1818. СПб., 1818. С. 21).

32 О том, как весьма курьезно порой, что и в XVIII в., например, мусульманская Азия – в первую очередь Османская империя – воспринималась в качестве Генератора самого различного Зла, свидетельствуют стихи В. Пертова («На войну с турками»):

33 Цит. по: Журнал Департамента народного просвещения. 1821, П. С. 38.

34 Там же. С. 56–58. (Всюду курсив мой. – М.Б.)

35 8.XI.1826 г. Магницкий доносил министру духовных дел и народного просвещения Голицыну, что «христианский университет» (имелся в виду Казанский. – М.Б.) служит «орудием к распространению лжеучения магометанства» (Цит. по: Мазитова Н.А. Изучение Ближнего и Среднего Востока в Казанском университете (первая половина XIX века). Изд-во Казанского университета, 1972. С. 103).

36 См.: Татищев С.С. Внешняя политика императора Николая Первого. СПб., 1887. С. 3, 225.

37 Так, декабрист Михаил (Александрович) Фонвизин писал: «…напрасно иные порицают христианскую религию, будто она поддерживает самовластие и потакает этому…» (Избранные социально-политические и философские произведения декабристов. М., 1951. Т. 1. С. 383).

38 Николай (Иванович) Тургенев писал: «…русские хотят ныне участвовать в судьбе просвещенной Европы… Петр Великий заставил нас идти вместе с Европою. Мы следовали данному движению; шли по открытому пути, но не знали куда и не имели никакой цели. Происшествия 1812, 13, 14 и 15 годов сблизили нас с Европою; мы, по крайней мере, многие из нас, увидели цель жизни народов, цель существования государств; и никакая человеческая сила не может уже обратить нас вспять» (Там же. T. I. С. 222). Но в то же время Александр (Дмитриевич) Улыбышев выступает (как, впрочем, и множество иных тогдашних русских интеллектуалов) против слепого копирования всего западного (Там же. С. 284–285, 290).