Марк Батунский - Россия и ислам. Том 3

124 Так, в статье «Мусульманский министр-философ эпохи крестовых походов» (впервые опубликованной в журнале «Восток». Кн. 4. 1924. С. 126–138) Бартольд заявляет, что он стремился «воспроизвести» образ одного из тех деятелей, встречающихся едва ли не в каждую эпоху, для которых общечеловеческие идеалы стояли выше национальной и религиозной обособленности » (Бартольд В.В. Соч. T. II. Ч. 2. С. 413. Курсив мой. – М.Б.).

125 Доживи Бартольд до наших дней, он бы с охотой встал на сторону тех, кто охаивает общесоциологические («субстанциальные») теории исторического развития, утверждая, что ценность созданных ими классификационных схем «равна нулю» (см. подробно: Коллингвуд Р.Дж. Идея Истории. Автобиография. Пер. с англ. М., 1980. С. 252–253), что «субстанциональные» философы истории – это пророки, пытающиеся рассказать о событиях раньше, чем они происходили на самом деле ( Danto A. Analytical Philosophy of History. Cambr. 1965. P. 9), что они все насквозь спекулятивны ( Dray W. Perspectives of History. L., 1980. P. 4), не являясь научными, эмпирическими, они не в состоянии раскрыть всеобщую структуру исторического процесса ( Berlin I. Historial Inevitability. L., 1959. P. 10, 69) и вообще есть не более как теология истории (см.: Fitzgerald L.P. Is Speculative Philosophy of History Really Possible? // The Philosophical Journal. 1978. Vol. 14. P. 94–95). Но ведь и сам Бартольд – да и другие тогдашние исламоведы-эмпиристы – пытался ответить на метафизические вопросы, найти, говоря словами Уолша, «фабулу», смысл, цель, рациональный план в истории (см.: Walsh W.H. An Introduction to Philosophy of History. L., 1967. P. 26–27). Бартольду же именно «спекулятивная» философия истории дала многие «сюжеты» или «линии рассказа ( story lines )» (см. подробно: Fain Н. Between Philosophy and History. The Resurrection of Speculative Philosophy of History within the Analytic Iradition. Princeton, 1970), а также и – что еще более существенно – идейно-методологические основания его исламоведческих повествований.

126 Цит. по: Умняков И.И. Аннотированная библиография трудов академика В.В. Бартольда. С. 55. (Курсив мой. – М.Б.) И эти слова – отражение типично-позитивистской эпистемологии. Исходя из того, что «одинаковые причины в человеческих деяниях постоянно ведут к одинаковым последствиям» (Бокль Г.Т. История цивилизации в Англии. СПб., 1906. Т. 2. С. 507) Бокль – оказавший громадное влияние на русскую культурную элиту – считал, что для обнаружения действия исторической закономерности исследователю необходимо иметь перед собой полную картину человеческой деятельности. Это обеспечивается рассмотрением и изучением всей громадной массы источников по истории разных стран и народов. Из представшего, таким образом, перед его глазами общего количества фактов, руководствуясь принципом «однообразия человеческой деятельности» – и подобно тому, как естествоиспытатель обобщает факты наблюдения за процессами природы, – историк путем простого индуктивного обобщения пытается выявить самые характерные, с его точки зрения, моменты общественного развития. Бартольдовское преклонение перед «первоисточниками», конечно, также есть явление вполне обычное для позитивизма: в целом в истории нет ничего, кроме того, что можно было бы привлечь, определить, «нащупать» в самой реальности. Поэтому историк должен черпать факты исторического прошлого непосредственно из исторических «первоисточников».

127 Поэтому-то Бартольд (и это, в частности, он высказал в своей негативной оценке мелодраматической, цветистой риторики Дози и всей «французской школы») за аксиологический нейтралитет языка. Но он не учел, что нередко и чисто описательные выражения могут со временем приобрести оценочный (= «и прескрептивный») характер.

128 См.: Бартольд В.В. История изучения Востока в Европе и России // Соч. T. IX. С. 207.

129 Bemheim Е. Lehrbuch der historischen Methode und der Geschichtsphilo-sophie. Leipzig, 1903 (есть и русский перевод).

130 Bart P. Die Philosophie der Geschichte ais Sociolog I, I. Leipzig, 1907.

131 Бартольд В.В. Соч. T. IX. С. 207.

132 Который, выделив три стадии исторической науки – повествовательную, поучительную, генетическую (см.: Шпет Г. История как проблематика. T. I. М., 1916. С. 25), – объявил, что «генетическая история («историзм») окончательно одержала верх над хроникой, мифологизмом и морализированием. Беркхгейм же определил историю как науку, которая изучает и излагает в определенной связи факты развития людей как социальных существ во всех видах их действий (индивидуальных, а равно и типических и коллективных). Бартольд в принципе принимает такую интерпретацию.

133 Хотя каждая часть источника является «фактом в себе», это не обязательно тот факт, в котором мы нуждаемся: то, что является бесполезной подделкой для одного историка, может служить блестящим свидетельством интеллектуальных тенденций для другого (см. подробно: Momiligiano А. Historicism Revisited. Amsterdam – London, 1974. P. 8). Бартольд этого никогда не желал признавать – во всяком случае, открыто, – упоенный верой в адекватность лишь «европейского научного метода» – предельно-однозначного, как ему казалось, не допускающего никаких многосмысленностей и многовариативностей оценок массива фактов.

134 Но историзм – т. е. осознание того обстоятельства, что каждый из нас видит события прошлого в свете определяемой или, по меньшей мере, обусловливаемой внешними факторами нашей собственной индивидуально изменяющейся ситуацией в истории – с неизбежностью ведет к релятивизму. Примеров такого рода более чем достаточно дает и творчество самого Бартольда.

135 Цель всемирно-исторического процесса – «создание общечеловеческой культуры» (тут Бартольд повторяет Я. Буркхардта – ср. Burckhardt J. Gesammelte Werke. IV. Berlin, 1957. S. 190). А потому «только в человеческом мире условия жизни отдельных обществ представляют картину постоянного развития, доступного изменению, только ход жизни определяется постепенным сближением между собой все большего числа отдельных обществ » ( Бартольд В.В. История изучения Востока в Европе и России//Соч. T. IX. С. 208. Курсив мой. – М.Б. ).

136 И этим Бартольд доказал, что и его творчество способно стать многозначным и полиморфным, что и оно есть «серия смелых выкладок» (слова японского ученого Jukawa; цит. по: Levinson М.Е. The Emperor’s New Suit, or the Scientific Method Exposed //Journal of Creative Behavior. 1978, 12. P. 105), что и он принадлежит к стану «великих орлов науки», могущих смело перелетать из одной плоскости в другую, от конвенционально-логического мышления к Воображению, что, следовательно, он отделил себя от тех ученых, которые скорее готовы увидеть «новое платье короля», чем подвергнуть сомнению миф о научном методе (Там же. С. 106).

137 Если и Сергея Ольденбурга считать принадлежащим к той же, что и Бартольд, группе «маргиналов», то его – уже цитированные мною в главе

о Розене – слова о том, что поскольку свершилась социалистическая революция, то вообще навсегда исчезает дихотомия Восток/Запад, надо рассматривать как совершенно закономерное – и даже достигшее своего потолка – проявление описываемой здесь тенденции (вполне, конечно, и в чисто формальном плане удовлетворявшей стратегическим лозунгам «пролетарского интернационализма»).