Наталья Пушкарева - Частная жизнь женщины в Древней Руси и Московии. Невеста, жена, любовница

В «Повести о семи мудрецах», созданной современником (или современницей?) Е. П. Урусовой, представлен не житийный идеал, но житейски умудренная женщина, которая также учила дочь умению прощать и не держать зла на мужа. Прощение недостатков и проступков друг другу должно было, по мысли автора «Повести», укреплять отношения супругов, создавая атмосферу искренности и доверия («искуси мужа своего виною, аще ли тя простит — и ты люби»). Эта тема развивается и в других источниках: она отражает стремление матерей научить дочек (часто уже взрослых, замужних) быть гибкими в ссорах, прощать супругам и родственникам, даже если они «кручинны и немилостивы», сохранять преданность и верность мужьям, «и во веки тако» 77.

В то же время судебные документы XVII века донесли до нас различные случаи внутрисемейных конфликтов, в которых тещи — матери взрослых дочерей — выступали не благолепными проповедницами смирения, терпения и прощения, а защитницами интересов своих дочек, готовыми и пригрозить, и добиться осуждения по закону, и даже «обавить» — напустить «кликотную и ломотную немочь» на зятьев, обижающих их «собинных» любимиц 78. Как свидетельствует текст одного судебного акта, зять был так напуган угрозами тещи, что не побоялся «внести сор из избы» и рассказать про «злую тещу» соседям. Та же тема защиты матерью благополучия дочери отражена в песне XVII века, грозящей «плохому» зятю проклятьем: «Коль ты ее покинешь — и сам же ты загинешь, с великия кручины…» 79

Материнская педагогика XVII века предполагала и такой метод воспитания, который словами источников можно назвать «смыслом благим», — матерей призывали учить детей действовать не только «от словес божиих почитаемых», но и согласно голосу совести и разума. Убежденность же в том, что черты «норова» человека формируются прежде всего под влиянием устоев семьи, выразил в одном из писем «милостивой матере» царский окольничий И. И. Чаадаев. Он писал домой, что не советует выдавать сестру за сына некоего Осипа, поскольку видит в отце «немного приятства, кроме вражды… не весело ж»; «…да и сына чают, — утверждал он ниже, — что все в него ж будет…» 80(то есть «Яблочко от яблони недалеко падает»)

Матери учили своих чад умению ладить не только с родственниками, но и с другими домочадцами, слугами и, конечно, друг с другом — качеству, необходимому в их дальнейшей самостоятельной жизни 81. О дружественных отношениях между взрослыми братьями и сестрами немало говорилось и в летописях XII–XV веков, но в них нет примеров редкостной душевности, характерной для XVII века. То же можно сказать и об эпистолярных памятниках 82. Рано осиротевший царь Алексей Михайлович называл свою старшую сестру царевну Ирину Михайловну «мамушкой» 83. В беде — при «разорении» или потере близких — выросшие дети, братья и сестры, ожидали друг от друга помощи и участия. В частной жизни московитов действовала сила родства, и нужда в ней особенно ощущалась в чрезвычайных обстоятельствах. «Хотя на час изволь отпустить ко мне сестру Агафью Ивановну, — просила у Ф. Д. Маслова его “своячина” А. Стремоухова. — И чужие в таких бедах посещают, а она [что ж], меня не посетит в таком горе?..» 84

Чувства родственной близости братьев и сестер друг к другу подчеркивались и формировались в семьях именно матерями, которые «цементировали» семейно-родственные связи. В источниках сохранилось немало примеров того, как матери воспитывали в детях стремление заботиться друг о друге 85. «Буди ласковь к сестрам и утешай их, и слушай их во всем, и не печаль их, и не досаждай им, буди ласков к ним, только у них и радости, что ты един», — просила сына Е. П. Урусова. В другом письме она наказывала дочкам: «Любите друг друга и брата берегите, всему доброму учите, говорите ему ласково…» 86

Но всегда ли подобные нравственные постулаты — любви, «тихости», послушания, целомудрия, — внедряемые в детские души матерями, воплощались выросшими чадами в жизнь? Из судных дел XVII века, которые почти никогда не упоминали о добродетелях, но зато подробно описывали пороки, известны примеры жестокого обращения сыновей с матерями («а свою мать бьют же, ругают и за косы таскают…» 87). Случаи несоблюдения нравственных норм, прививаемых материнским воспитанием, отмечены и в фольклоре, и в литературе, где приводятся примеры разных жизненных невзгод, ожидающих «непокоривых чад».

Особенно выразительна в этом смысле стихотворная «Повесть о Горе-Злочастии», главный герой которой как раз попытался жить, как ему «любо есть», «забыв», что «мати ему наказывала». Родители учили его «не ходить в пиры и братчины», «не прелщатся на добрых красных жен», бояться глупых, опасаться «поноса некчемного» (пустого доносительства), не «думать» украсть, ограбить, обмануть, лжесвидетельствовать и т. д. — и за это «молодцу» обещалось, что его «покрыет Бог ото всякого зла». Но «молодец» не внял увещеваниям и пустился, что называется, во все тяжкие. В итоге — к нему «привязалося» Горе-Злая-Участь (Горе-Злочастие), он разорился, был обокраден, «ясти-кушати стало нечево», вынужден был отказаться от невесты, затем бежать в «чужу страну, дал ну, незнаему», но Горе-Злочастие всюду неотступно за ним следовало. Избавиться от этой напасти «молодец» смог, лишь приняв схиму 88. Текст повести четко обрисовывал круг проступков, дав своеобразный «справочник» отклонений от нравственности и «жизненных» наказаний за них — разорение, голод, безбрачие, эмиграция.

Мать в «Повести о Горе-Злочастии» представлена предугадывающей несчастную судьбу сына. Подобные отношения — иррациональную связь между матерью и ребенком — можно отнести к проявлениям биологического в материнстве, счесть их выражением тесной связи между женщиной-мате- рью и ее «чадом», большей — по сравнению с отцом — эмоциональной отзывчивости и чувствительности. Но если объяснение любви и заботы матери о родном ребенке лежит в биологии, то изъявление аналогичных чувств к приемышам — абсолютно социально 89. Челобитные XVI–XVII веков о подкинутых младенцах отражают сочувствие к ним, призыв «смиловатися» 90. Наличие у матерей и бабушек любимчиков среди «примачек» говорит о неравнодушии, об эмоциональной связи поколений, зиждившейся отнюдь не только на «зове крови» 91. Стоит подчеркнуть, что эта тенденция не была рождена веком обмирщения, когда «старина с новизной перемешалися»: еще в XIII веке волынский князь Владимир Василькович беспокоился о судьбе «приимачки» Изя- славы, «иже взял бо есмь от матери в пеленах и вскормил», а затем «миловах аки свою дщерь родимую» 92.

О том же говорят свидетельства особых отношений, складывавшихся между «чадами» и их воспитательницами («мамками») в семьях знати. «Мамки» не были биологическими родительницами, они лишь «пестовали» малышей. Но живая связь, возникавшая между ними и их подопечными, подтверждала записанную в XVII веке поговорку «Не та мать, что родила, а та, что вырастила». Привязанность к «мамкам» (кормилицам и воспитательницам) у некоторых детей сохранялась иногда на всю жизнь, замещая собой привязанность к родной матери (как то было у маленького Ивана Грозного с его мамкой Аграфеной Челядниной, заменившей ему и рано умершего отца, и увлеченную государственными заботами мать) 93.