Андрей Ланьков - Август 1956 год. Кризис в Северной Корее

Стоит повторить, что оппозиционеры вначале считали своим потенциальным сторонником и Чхве Ён-гона, хотя последующие события показали, что это далеко не так (это со временем осознала и оппозиция — позже, в ходе августовского Пленума, Чхве Ён-гон стал одним из главных объектов критики) [178]. Принимая во внимание замечание Кан Сан-хо о той роли, которую сыграл Чхве Ён-гон в срыве планов оппозиции, а также его последующее возвышение, нельзя исключать того, что на том этапе Чхве Ён-гон вводил оппозиционеров в заблуждение совершенно сознательно. Можно предположить, что Чхве, действуя в интересах Ким Ир Сена и, возможно, даже по прямому распоряжению последнего, сознательно попытался «стать своим» среди недовольных, чтобы таким образом собрать информацию о планах оппозиции или вынудить врагов Ким Ир Сена совершить необдуманные действия. Большое внимание, которое оппозиция уделяла «кадровому вопросу», то есть назначениям на высшие посты, было отражением постоянной борьбы между фракциями, которая не прекращалась в партийном и государственном руководстве КНДР ни на минуту.

Итак, оппозиционеры не были идеалистами. Однако было бы неверно представлять оппозицию исключительно в виде карьеристов, которые всего лишь стремились использовать новую международную и внутреннюю ситуацию для устранения своих личных или политических врагов и захвата власти. Жажда власти или личная месть были не единственными мотивами, которыми руководствовались оппозиционные сановники. Немалую роль играли и идеологические соображения, стремление создать более гуманную и, в известном смысле, более демократическую Северную Корею, жизнь в которой была бы и свободнее, и богаче. Они собирались десталинизировать КНДР, и привести ее внутреннюю политику в соответствие с теми тенденциями, которые тогда преобладали в международном социалистическом лагере.

Особое недовольство вызывал культ личности Ким Ир Сена, который упоминался сторонниками оппозиции практически при каждой встрече с советскими дипломатами. Другой часто упоминавшейся проблемой были «нарушения социалистической законности», что на коммунистическом политическом жаргоне после-сталинских лет являлось стандартным эвфемизмом для обозначения массовых арестов, бессудных казней и применения пыток. Кроме того, оппозиционеры часто описывали страдания простого народа, вызванные сосредоточением всех усилий на развитии тяжелой промышленности и невниманием к жизни простых людей. Этот вопрос поднял Ким Сын-хва в беседе с Ким Ту-боном, о нем упоминали Чхве Чхан-ик и Ли Сан-чжо во время их встреч с советскими дипломатами, и, наконец, об этой проблеме много говорил Ли Пхиль-гю. Стоит, пожалуй, привести его слова полностью, так как они представляют собой мнение хорошо информированного чиновника о ситуации в корейской глубинке: «80 % населения Кореи составляет крестьянство. Крестьянство после освобождения Кореи получило все возможности для того, чтобы лучше жить.

Но крестьянство живет очень плохо. Правительство проводило неправильную налоговую политику. Вместо 23–27 % натурального налога в течение 10 лет [правительство] отобрало у крестьян более 50 %. В настоящее время эта политика продолжается. О методах сбора натурального налога в 1954–1955 гг. говорить вообще нечего. Сбор сопровождался избиениями, убийствами, репрессиями. Партийная работа на местах основывается не на убеждении, а на насилии. Кооперативное движение происходит на базе насилия. Рабочие живут очень плохо, не хватает крупы и не хватает сои. Они карточками не обеспечены. Интеллигенция и студенты живут в тяжелых условиях» [179].

Не только явные оппозиционеры проявляли озабоченность нищетой населения. В мае 1956 г. Пак Киль-ён (посол Кореи в ГДР) говорил советскому дипломату: «Экономическое положение в стране, по словам Пак Киль Ена, в настоящее время является исключительно тяжелым. Фактически половина населения КНДР лишена продовольствия, одежды и обуви […] корейский народ очень терпелив и привык к суровым лишениям, но это не может продолжаться до бесконечности. Необходимо наконец всерьез заняться вопросом улучшения положения населения. Огромные средства и помощь, которые были предоставлены КНДР для восстановления страны начиная с 1953 г. Советским Союзом, Китаем и всеми странами народной демократии использовались и продолжают использовать не совсем правильно». Пак Киль-ён, принадлежавший к советской группировке, не был членом оппозиции, но это его замечание показывает, что значительная часть северокорейских руководителей испытывала беспокойство по поводу того крайне тяжелого экономического положения, в котором находилось население страны [180]. Ожидалось, что революция и строительство социализма улучшит жизнь простого народа, и, когда этого не произошло, у партработников высшего звена появились причины для беспокойства.

Эти высказывания были отзвуком дискуссии о политике в области промышленности проходившей в 1954–1955 гг. и рассмотренной Macao Оконоги [181]. Тогда Пак Чхан-ок настаивал на необходимости уделять больше внимания лёгкой промышленности и по возможности повышать жизненный уровень населения, но в конечном итоге предложенная им стратегия была отвергнута Ким Ир Сеном. Пак Чхан-ок вернулся к данному вопросу в беседе с советским дипломатом, отметив, что северокорейское руководство с безразличием относится к тяготам простого народа [182]. Как мы знаем, Пак Чхан-ок выражал взгляды многих корейских функционеров, которые скептически относились к политике индустриализации любой ценой, проводимой Ким Ир Сеном. Главные мотивы, которыми руководствовался Ким Ир Сен в проведении этой политики, очевидны: форсированное развитие тяжёлой промышленности означало как уменьшение зависимости северокорейской экономики от СССР и Китая, так и возрастание собственного военного потенциала КНДР. К подобной политике подталкивало и произошедшее в середине 1950-х гг. сокращение советской помощи, в результате которого СССР стал восприниматься как менее щедрый и менее надежный покровитель. Наконец, такое решение выглядело абсолютно логичным в рамках сталинистской (да, в общем, и ленинистской) идеологической традиции, которая всегда считала важнейшим признаком прогресса именно рост тяжелой промышленности традиционного образца, «экономику чугуна и стали». Однако не все северокорейские чиновники были готовы поддерживать эту политику и безоговорочно соглашались с тем, что «пушки важнее масла». Число оппонентов «форсированной индустриализации» увеличивалось по мере того, как становились все более заметны страдания населения — неизбежный побочный результат такой политики.