Мачей Кучиньский - ЗАГАДКА ФЕСТСКОГО ДИСКА И ЗМЕЕПОКЛОННИКИ

Знак аль-тлачинолли, объединяющий в себе генетическую информацию с энергией, воплощающей ее в жизнь, стал для меня знаком сущности жизни на молекулярном уровне. Здесь она начинается, жизнь в этой ленте, со струею из соединения этих двух элементов. Стало быть, атль-тлачинолли означал "жизнь". И это не противоречило его "военному" толкованию.

Было здесь место и для "сжигания" – та же самая символика тлеющего копаля как знака горения жизни. Но главное жизнь – как процесс преобразования материи простых молекул в сложные системы благодаря энергии, идущей от Солнца.

В. Кинастовский в уже упоминавшемся его труде говорит об этом так:

"Все живые клетки получают необходимую энергию путем окисления, сжигания топлива, каковым является получаемая ими пища" 9.

Так вот о чем шла речь! Атль-тлачинолли не был "aguna qyemada ", "сгоревшая вода", как перевели на испанский, а скорее всего тут горение надо понимать как преобразование материи, ведущее к органической жизни.

"Война!" – так звучало в те времена у мексиканцев древнее понятие жизни. Знак атль-тлачинолли выражал и то и другое. Все живые существа, в том числе и человек, были органическим результатом этого – в особом значении – "военного" процесса. О том же, видимо, говорит и рисунок на 10-й странице кодекса Нутталь, где бог Солнца Тонатиу с лицом Кецалькоатля держит на распростертых руках двух воинов – рыцарей Орла и Ягуара. Схватка, которую они ведут, – это борьба за жизнь, о чем свидетельствуют бьющие из их колен струйки огня и дыма.

Процесс жизни был для мексиканцев постоянной борьбой, боем, войной между невидимыми и неясно понимаемыми ими силами, в иной, шедшей на небе, на земле и под землей, в телах животных и людей. Этот процесс был для них неугасающим пожаром, постоянным поглощением одних существ другими, непрекращающимся жертвоприношением одних существ ради жизни других.

"Война!" – восклицает Орел на ацтекском рельефе, хранящемся в Музее истории и антропологии в Мехико. "Жизнь!" – слышалось мне, и я считал, что так именно и надо слышать крик царственной птицы. Этот крик – знак атль-тлачинолли- на рельефе под самым ее раскрывшимся клювом. Ведь Орел-Солнце, принося в мир энергию, движущая сила жизни. Прорастает опунция и дает плоды – на рельефе они со знаками клеток. Корни ее в челюстях Черепа Миктлантекутли, непрестанно дающего материю для этого роста. Сам череп в обрамлении наподобие драгоценного, сосуда – яйцеклетки или семени, через который движется река Живой Воды. Божество, явленное таким вот образом, было у индейцев распорядительницей воды – богиней Чальчиутлике.

Теперь становилось понятным, почему ацтеки считали роды битвой, а рождение ребенка – захватом пленника. И неудивительно, что женщины, "полегшие", умершие при родах, удостаивались чести называться "славными воинами".

Вот почему на страницах кодексов ведущие бои боги и рыцари Орла и Ягуара носят круглые, ну как стеклышки микроскопов, боевые щиты, со знаками, словно показывающими в огромном увеличении невидимые глазу самокопирующиеся подобно ДНК вереницы драгоценных камней – клеток.

Вот почему их стрелы, попадая в цель, чаще инициируют жизнь, нежели убивают. Этот змей, раненный такой благословенной стрелой Солнца-Орла, украшенный его перьями, истекает кровью хромосом, дает росток и благодаря символически изображенному делению клеток порождает цветы тела и духа, а они ведь от Кецалькоатля-Эекатля, наделившего человека "и тем и другим.

Я хотел знать, что за небеса были ниже, под Омейоканом. Их должно было быть тринадцать либо девять. Где-то в этом вертикальном ряду, на одном из.уровней, распростерся Тлалок со своим Тлалоканом – земным раем, изображенным на фреске в Теотиуакане. Относительно других небес оставалось только строить предположение. Исключением здесь был

самое низшее небо, если вообще можно называть небом место, помещаемое древними мексиканцами под землей. Во всяком случае, туда после смерти у них отправлялись души и там же проживали владыки этой страны – Миктлантекутли с супругою Миктекачиуатль.

Их значение в религиозно-мистической жизни Древней Мексики было удивительным, прямо невообразимым. Жрецам не было нужды при каждом случае напоминать народам мезоамерики что-нибудь вроде: memento morí (думай о смерти – лат.), потому что символы смерти – черепа и берцовые кости – были у них всюду, куда ни кинь взгляд. Они украшали храмы, изображались на керамике, барельефах, картинах и в скульптурах. В специально предназначенных для этого апофеоза смерти помещениях храмов черепа принесенных в жертву людей, насаженные сквозь отверстия в висках на шесты, висели тут сотнями. И думается, это не вызывало особого трепета, который испытывают теперь поклонники того древнего "искусствЕц". По многочисленным древним свидетельствам, каждый в те времена знал, что несет в теле скелет, а его лицо всего лишь прикрытие черепа – лика бога смерти. И это было не просто анатомическим знанием, и дело даже не в том, как я убедился, что тот человек знал, что уже с рождения "носит в себе смерть". Нет, в этом видели нечто более глубокое, некую истину, восходящую к истокам бытия.

Остатки такого восприятия смерти дошли до наших дней. Достаточно в День Мертвых пройтись по улицам Мехико, чтобы убедиться в этом.

В тот день я добрался до столицы уже в сумерках, по южному шоссе. В четырех переливающихся цветными волнами рядах автомобилей я двигался по асфальтированной ленте Мишкоакана, извивающейся, словно змея, то вправо, то влево, то вверх, то вниз между темными домами, нависшими над проезжей частью улицы, будто скалы в ущелье. Огни встречных машин слепили глаза. Прогрохотал над головой туннель, разгорелись восково-желтые неоны; хор моторов гудел, словно глухой соборный орган; удушали выхлопные газы. "МАДЕРО" – блеснула в темноте надпись. Я вырвался из потока, свернул на "улитку" и оказался в тиши переулка с аркадами. Втиснул машину между двумя автомобилями. Дальше пошел пешком по древней, еще колониальных времен, улочке в сторону Сокало. Вокруг-кованые ворота, дубовые двери, стены из вулканического камня, резные обрамления окон из красноватого туфа, тяжелые ставни.