Александр Елисеев - 1937. Сталин против заговора «глобалистов»

БЕЛИКОВ, майор — начальник штаба 53-го офицерского полка офицерской бригады Московского военного округа: «Новый гимн Советского Союза выпущен потому, что «Интернационал» затрагивал внутреннюю жизнь наших союзников — Англии и Америки»...

КОРОЛЕВ, майор — помощник начальника отделения оперативного отдела штаба 33-й армии Западного фронта: «Изменение текста гимна произошло после требования английских и американских дипломатов, которым прежний гимн «Интернационал» не нравился».

ДОНИЧЕВ, майор — преподаватель тактики разведывательных курсов усовершенствования командного состава Главного Разведывательного Управления Красной Армии: «Замена текста гимна произведена не потому, что старый гимн не соответствует новой установке в нашей социалистической стране, как это указано в постановлении Правительства. Новый текст введен потому, что хотим угодить нашим союзникам, которым «Интернационал» не нравится»...

КРЫЛОВ, полковник — начальник отделения Главного Интендантского Управления Красной Армии: «Мы идем постепенно к тому, что появится и гимн «Боже, царя храни». Мы постепенно меняем нашу основную установку и подходим к тому, чтобы быть приятными для наших союзников».

ВОРКОВ, майор — старший помощник начальника отдела боевой подготовки штаба Белорусского фронта: «Тут не обошлось без нажима РУЗВЕЛЬТА и ЧЕРЧИЛЛЯ, которые заставили товарища СТАЛИНА изменить наш гимн, так как в нем было сказано «весь мир [- 63 -] насилья мы разрушим до основанья», что им не нравилось».

ПАССОВА — преподаватель немецкого языка Химической академии Красной Армии: «Это дело англичан, это их влияние, это они пришли к тому, что у нас сейчас до смешного высоко поднято положение церкви. Это они заставили отказаться от самых лучших идеалов и ликвидировать Коминтерн. Это они сейчас заставили отменить «Интернационал». Какой бы ни был новый гимн, он для меня никогда не будет тем, чем был «Интернационал». Я пожилой человек, но всякий раз, когда я слышу «Интернационал», у меня от волнения мурашки бегают по коже. Нет, я против. Это все влияние Англии» («Спецсообщение Абакумова Сталину о реакции военнослужащих на новый государственный гимн»).

Сталин сумел закрыть Коминтерн только в 1943 году, хотя планировал это сделать гораздо раньше. Так, вопрос о ликвидации КИ Сталин поставил еще в апреле 1941 года. По его мнению, коммунистические организации должны превратиться из секций КИ в национальные партии, действующие под разными названиями: «Важно, чтобы они внедрились в своем народе и концентрировались на своих собственных задачах... они должны опираться на марксистский анализ, не оглядываясь на Москву...» («Вожди и разведка»).

Однако же роспуск Третьего Интернационала пришлось отложить на несколько лет — так он был силен. А когда его все-таки разогнали, то Сталин, в беседе с Димитровым, вполне откровенно заявил: «Мы переоценили свои силы, когда создавали Коммунистический Интернационал и думали, что сможем руководить движением во всех странах. Это была наша ошибка».

Кроме того, как бы ни были зарубежные компартии зависимы от Москвы, но они все-таки являлись отдельными структурами, которые могли, при определенном развитии событий, выйти из-под контроля. А таковым развитием, как очевидно, был бы револю- [- 64 -] ционный всплеск в одной или нескольких странах Европы или Азии. Тогда и местные коммунисты, и ко-минтерновские проходимцы получили бы возможность играть свою игру. И, между прочим, они имели мощную опору внутри СССР в лице многочисленной левой эмиграции. «В обстановке жесткого кризиса, охватившего все капиталистические страны, СССР продолжал оставаться надеждой левых сил во всем мире, — пишет историк В. Роговин. — Десятки тысяч людей со всех концов мира влекла сюда не надежда на «пышные пироги», а желание принять участие в историческом эксперименте, направленном на социалистическое переустройство общества... До 1935 года любой политэмигрант, прибывший в СССР, свободно получал советское гражданство... Особенно большое число эмигрантов находилось в Москве, где были размещены центральные органы Коминтерна» («Сталинский неонэп»).

Желающие поэкспериментировать над чужой страной были настроены весьма критично к сталинскому руководству, которое, после коллективизации, как-то не особенно было склонно к разным широкомасштабным экспериментам. Представитель компартии Чехословакии в Москве А. Лондон вспоминает, что он и его товарищи по красной эмиграции много и долго спорили — по поводу внутренней и внешней политики СССР. Значит, среди эмигрантов-коммунистов было очень много недовольных.

На это соображение наводят и воспоминания руководителя «Красной капеллы» Л. Треппера, писавшего про жаркие споры в московской эмиграции: «Резкость и вольный тон этих споров напоминали мне собрания в Париже... наши политические дискуссии сплошь и рядом касались тем, которые в самой партии уже никто не обсуждал».

Вот такая вот, мягко говоря, неспокойная иностранная публика населяла тогда советскую столицу. А ведь многие из этих критиканов имели солидней- [- 65 -] ший опыт подрывной работы в своих (и не только) странах. И они могли легко перейти от дискуссий к организации терактов и путчей. Поэтому в 1937 году Сталину пришлось как следует пройтись по этой публике, среди которой преобладали профессиональные заговорщики, террористы и подпольщики. «Комин-терновщина» была опасна — не столько своими структурами, которые Сталин взял под контроль. Опасны были носители коминтерновского духа, бывшие категорически против сталинского курса на создание (точнее даже воссоздание) великой Русской Державы.

В 30-е годы перед лицом разнообразных (со стороны и Коминтерна, и Запада) угроз Сталин решил сделать «ход конем» и пойти на некотороесближение с такой западной демократией, как Франция. Это вполне соответствовало его технологии обманных маневров.

В 1930 году наркомом иностранных дел становится убежденный западник и симпатизант Англии М. М. Литвинов, сменивший на этом посту Чичерина. Последний выступал за сближение с Германией, в духе Рапалльских соглашений 1922 года. Собственно, назначение Чичерина было в 1918 году проведено Лениным — в пику Троцкому, который отстаивал проект союза с Антантой.

«Германофилия» Чичерина не мешала ему уделять огромное внимание «восточному» направлению внешней политики. Он был убежден в необходимости сближения с Японией. Кроме того, Чичерин отводил важную роль странам «угнетенного Востока» — Китаю, Персии, Афганистану и т. д. Национально-освободительные движения Азии рассматривались им как мощный инструмент в борьбе с Англией.