Владимир Лобов - Военная хитрость

Впоследствии, объясняя причины такого решения, И. С. Конев говорил, что Силезский промышленный район представляет собой сплошной огромный массив промышленных предприятий. Бои на окружение и уничтожение фашистских войск внутри района привели бы к большим разрушениям ценнейших заводов, рудников и шахт.

«Бывают на войне положения, — считал И. С. Конев, — когда представляются возможности эффективного завершения, с точки зрения фронта, той или иной операции, но это может не соответствовать общим интересам... И они в данном случае продиктовали соответствующее решение операции».

При подготовке Берлинской операции весной 1945 года, несмотря на значительное превосходство в силах и средствах, также проводились мероприятия по скрытности и введению противника в заблуждение. Например, был отдан ложный приказ об убытии из 1-го Белорусского фронта Маршала Советского Союза Г. К. Жукова и о вступлении в командование войсками фронта генерала армии В. Д. Соколовского. В расположение противника подбрасывались документы, свидетельствующие о переходе войск к обороне, письма офицеров, в которых выражалось недовольство переходом к пассивным действиям. С личным составом проводилась разъяснительная работа о необходимости укреплять занимаемые рубежи для длительной обороны. Для скрытия вывода танков на исходные позиции практиковалось использование дымовых завес, велся усиленный огонь из пулеметов и минометов.

Поскольку полностью скрыть подготовку к наступлению трех фронтов не представлялось возможным, советское командование изыскивало новые приемы введения противника в заблуждение. Так, проведенная усиленными батальонами, а затем остановленная разведка боем на широком фронте была принята противником за неудавшееся наступление и ввела его в заблуждение относительно времени начала Берлинской операции.

Бывший комендант обороны Берлина генерал Вейдлинг вспоминал: «То, что русские после действий своих разведотрядов 14 и 15 апреля не начали наступления, ввело наше командование в заблуждение. Когда мой начальник штаба полковник фон Дуфвинг от моего имени сказал 15 апреля начальнику штаба 11-го танкового корпуса, что нельзя производить замену 20-й моторизованной дивизии дивизией «Мюнхеберг» накануне русского наступления, последний ответил: «Если русские сегодня не начали наступление, значит, они предпримут его только через несколько дней». Такое же мнение было и у других высших офицеров 9-й армии».

Мощная 20-минутная артиллерийская подготовка атаки и последовавшая за ней ночная атака танков и пехоты с применением 140 прожекторов явились для немцев полной неожиданностью, что позволило советским войскам прорвать первую, главную полосу вражеской обороны.

Внимания заслуживает применение военной хитрости при разгроме Квантунской армии в августе-сентябре 1945 года (схема 17). Ставка Верховного Главнокомандования потребовала строжайшей скрытности подготовки операции на Дальнем Востоке и мер по введению противника в заблуждение.

Маршал Советского Союза К. А. Мерецков писал:

«Казалось бы, сохранить в тайне развертывание полутора-миллионной армии вдоль длиннейшей границы было делом невозможным. И все же японцев... мы почти всюду застали врасплох: вообще-то они думали о предстоящих операциях и усиленно готовились к ним, однако конкретная дата начала боев осталась для них за семью печатями.

Между прочим, не последнюю роль в этом сыграла дезинформация противника. Когда я и мои будущие сослуживцы по 1-му Дальневосточному фронту ехали на восток, были приняты все меры к тому, чтобы из нашего курьерского поезда, которому был придан вид обычного состава номер 6, не просочились наружу лишние сведения: не отправлялись ненужные письма; на станциях еще до прибытия поезда вывешивалась табличка «Все билеты проданы». Штабным офицерам я сообщил, что едем до Новосибирска. Когда приехали в Новосибирск, сказал, что едем до Красноярска, потом до Иркутска. В Иркутске назвал Хабаровск, а уж только в Хабаровске сообщил о конечной остановке... Когда подполковник Суслов во время остановки поезда в Омске телеграфировал жене в Ярославль о том, где именно находился он в тот момент, это стало предметом разбора на партийном собрании. Телеграмму мы, конечно, перехватили, и больше такие случаи не повторялись. На мне была штатская одежда. И я, и сотрудники Полевого управления фронта именовались военнослужащими в званиях на несколько рангов ниже действительных и, если приходилось, надевали соответствующие погоны, а порой переодевались в штатское платье не только на время железнодорожных переездов.

Меня теперь звали генерал-полковником Максимовым, члена Военного совета Штыкова — Шориным, начальника штаба Крутикова — Киселевым...

А во время моей встречи в Хабаровске с М. А. Пуркаевым этот старый сослуживец, отлично знавший, кем я был, увидев на мне погоны генерал-полковника и показав на них, сочувственно спросил: «Кирилл Афанасьевич, что случилось?» Я усмехнулся, ответив, что все, дескать, бывает на свете, и раскрыл удостоверение за подписью Верховного Главнокомандующего. Из документа вытекало, что перед Пуркаевым стоит Максимов. Тут генерал, конечно, догадался о происходящем и потом уже ни о чем не спрашивал, тем более что вскоре встретился с командующим Забайкальским фронтом генерал-полковником Морозовым (маршалом Р. Я. Малиновским), начальником штаба того же фронта генерал-полковником Болотовым (генералом армии М. В. Захаровым) и, наконец, с заместителем наркома обороны генерал-полковником Васильевым (маршалом А. М. Василевским). Что касается японцев, то они узнали о ряде новых воинских назначений у нас, но так и не разгадали (о чем свидетельствовали на допросах их генералы), какие лица скрывались под чужими фамилиями.

...Псевдоним Максимов был взят потому, что в Приморье действительно был генерал Максимов, который командовал одной из армий. Я рассчитывал, что японцы решат, будто именно о его переездах с места на место и его распоряжениях идет речь, и не станут остро реагировать на соответствующие донесения своих лазутчиков, в наличии которых мы не сомневались. И в самом деле, пленные японские генералы интересовались во время допросов, тот ли это знакомый им генерал Максимов командует войсками 1-го Дальневосточного фронта».

Надо сказать, что этот прием введения противника в заблуждение использовался Верховным Главнокомандованием и раньше. Так, в Сталинградской операции Г. К. Жуков был Константиновым, Н. Ф. Ватутин — Федоровым, А. И. Еременко — Ивановым, А. М. Василевский — Михайловым, И. В. Сталин — Васильевым. В Курской битве Г. К. Жуков имел псевдоним Юрьев, И. В. Сталин — Иванов, К. К. Рокоссовский — Костин. В Корсунь-Шевченковской операции И. С. Конев носил псевдоним Степин, Н. Ф. Ватутин — Николаев. В Белорусской операции «Багратион» у И. В. Сталина псевдоним был Семенов, у И. Д. Черняховского — Чернов.