Цезарь Солодарь - Дикая полынь

Так я впервые услышал о жертвах маршевых прогулок.

Прошло двадцать семь лет. Олимпиада в Мюнхене. Первое воскресенье сентября. Близ Мюнхена, в Дахау, где в марте 1933 года фашисты начали массовые расправы в своем первом концентрационном лагере, проходит интернациональный антифашистский митинг олимпийской молодежи. До сих пор не могу без волнения вспоминать об этом митинге, который в тесном "единстве" пытались сорвать западногерманские неонацисты, бандеровское отребье и молодые сионисты.

Молодой норвежский спортсмен, приехавший на Олимпиаду туристом, сдерживая слезы, рассказывает журналистам:

— Если бы американские генералы поставили перед своими войсками задачу — захватить Дахау штурмом, мой отец, возможно, остался бы в живых. Я теперь точно знаю: отца вместе с шестью норвежцами убили за сорок шесть часов до прихода американцев.

Наконец 1981 год. Западный Берлин. Еврейская чета (жену, по моим записям, зовут Песей) делится со мной тем, что много лет гложет им душу:

— Четверо наших родных погибли в лагере Флоссенбюрг в Баварии, недалеко от границы с Чехословакией. Мы, правда, точно не знаем, в каком филиале их убили. Ведь флоссенбюргский лагерь имел семьдесят филиалов и внешних рабочих команд; даже еще больше! Потом нам рассказывали местные жители из немцев, что американцы сильно запоздали с захватом Флоссенбюрга. Еще девятнадцатого апреля фашисты начали эвакуацию. Но американские военные пришли только двадцать третьего. Кто знает, сколько людей было уничтожено за эти четыре дня. Может быть, среди них были и наши родные с двумя маленькими дочками…

Вспоминаю эти три мимолетных, но столь памятных эпизода — и еще чудовищней представляются мне попытки американских "крестоносцев" и их сионистских прихвостней принизить, умалить роль Вооруженных Сил Советского Союза в разгроме вермахта третьего рейха в целом и в освобождении узников гитлеризма, в частности.

К платформе Западного вокзала Вены подошел поезд. Как всегда, люди заторопились из вагона, но эти шестеро вышли, вернее, выпрыгнули на перрон первыми.

Никто их не встречал.

В их глазах нетрудно было прочитать смутную радость людей, еще не совсем верящих, что они избавились от чего-то гнетущего, страшного. Где я видел людей с такими глазами?

Не весной ли сорок пятого на подступах к осажденному Берлину? Навстречу нашим стремительно наступающим колоннам брели только что освобожденные советскими воинами узники гитлеровских застенков — югославы, датчане, голландцы. Их глаза светились радостной надеждой: предстояла скорая встреча с родиной!

Но такой уверенности не было, да и не могло быть у людей, которых я увидел в тот вечер на перроне венского вокзала. Они знали только одно: никакая сила не сможет вернуть их в Израиль, откуда они бежали кружным путем, прибегнув к многочисленным ухищрениям. Страшная сионистская действительность позади. А что впереди? Примет ли их Родина, которую они, по их словам, так необдуманно покинули?

Нет, не покинули. Предали, ибо я веду речь о тех, кто лживо придумал "воссоединение семей" и прочие высокие мотивы.

Только сейчас, с роковым опозданием механик Лазарь Чудновский и бухгалтер Ева Шварцман, уроженцы города моей юности — Киева, начали осознавать, что, отказавшись ради выезда в Израиль от советского гражданства, они предали Советскую Родину.

Свою первую ночь в Вене они с семьями провели на вокзале. С опаской поглядывали на расхаживавшего по залу полицейского. Однако не он потревожил их.

Приметили беженцев два агента "Сохнута" — местного филиала сионистского агентства, официально ведающего лишь иммиграционными делами. На самом деле сотрудники этого агентства не выпускают из поля зрения ни одного еврея, попавшего на австрийскую землю. Теперь они не были столь показательно улыбчивы и предупредительны, как полгода тому назад, когда здесь же, в Вене, встречали этих бывших киевлян, направлявшихся на "землю обетованную". Сейчас сохнутовцы хмуро и угрожающе увещевали Лазаря Львовича:

— Не подавайте прошения о возвращении вам советского подданства. В Вене богатая сионистская община, она подыщет вам жилье и работу. Вам надо прийти в себя. Наверное, вы еще одумаетесь и вернетесь в Израиль. Если же, не дай бог, не захотите, то разве мало на свете стран? Вам помогут перебраться в Австралию, в Канаду, в Новую Зеландию. А может быть, вам привалит счастье, и вы попадете в Америку. Только не ссорьтесь с нами и не ходите в советское консульство!

Но именно в консульском отделе нашего посольства я наутро снова видел Чудновских и Шварцманов. Чтобы быть первыми в очереди на прием, они пришли к дверям консульства еще на рассвете.

— А где же багаж? — поинтересовался я.

— При нас. Чемоданы, с которыми мы прибыли на тель-авивский аэродром Лод, растаяли. Пришлось все привезенное из Киева распродать, иначе мы никогда в жизни не расплатились бы с долгами. Ох как много всяческих долгов было записано у каждого из нас в голубой книжечке "теудат оле"!..

Я уже знал, что этот "документ" сразу же под расписку получает на руки каждый оле и каждая ола — так в Израиле именуют новоприбывших мужчин и женщин. И с этой минуты начинается их закрепощение, продуманное и жестокое.

За несколько недель я повстречал более ста бывших советских граждан, которые, подобно Чудновским и Шварцманам, недолго пробыв в Израиле, бежали оттуда.

Беженец — горькое слово. Беженцы — это те, кто стремится убежать от тяжкой, неотвратимой беды. От вражеского военного нашествия. От разрушительного стихийного бедствия. От безжалостной, страшной эпидемии.

Люди, встреченные мною, тоже бежали от неотвратимой беды. От пропитанного духом наживы и агрессии злобного сионизма. От прикрытого религиозной завесой оголтелого шовинизма. От душевной черствости и нечеловеческого равнодушия, свойственных обществу, где человек человеку волк.

Они бежали с чужбины. Да, горькой чужбиной оказалось для них израильское государство, где им сулили новую родину.

Сейчас эти люди плачут. Сейчас они заверяют, что готовы любой ценой искупить свой отказ от советского гражданства, что согласны жить в любом уголке Советской страны, что беспокоятся не за себя, а за будущее своих детей. От многих приходится слышать:

— О себе я уже не думаю. Мне бы только вернуть ребенка в нормальную обстановку. Разве я могу примириться с тем, что мой ребенок обязан из-под палки изучать талмуд! Что в единственный выходной день субботу я не могу вывезти его поближе к зелени, ведь раввинат запретил работу общественного транспорта в субботние дни! Что мальчика через несколько лет призовут в армию агрессора!