Александра Ленель-Лавастин - Забытый фашизм: Ионеско, Элиаде, Чоран

Здесь напрашиваются несколько замечаний. Первое заключается в том, что национализм писателя, несомненно, включает биологическую составляющую, несмотря на постоянно усиливающийся акцент на «дух» и «духовность». В 1935 г., излагая сверхдетерминистский подход к вопросу о национальной принадлежности, Элиаде совершенно откровенно писал: румынизм не обсуждается, а утверждается. «Биологическую судьбу не оспоришь; самое большее, что можно сделать, — эмигрировать или покончить с собой» [470] Eliade M. La crise de roumanisme // Vremea, 10 февр. 1935. P. 3. . Второе замечание состоит в том, что Элиаде совершенно не скрывает, чьим последователем является. Сигнал тревоги уже протрубили его знаменитые предшественники XIX века, во главе с поэтом Михаилом Эминеску. «Его яростные антисемитизм и национализм сегодня вызвали бы гнев целой когорты критиков и моралистов, которые в лучшем случае стали бы ему говорить об обязанностях Румынии по отношению к ее меньшинствам, о гуманизме и о союзе с Францией, — писал Элиаде в июле 1936 г. — Сегодня этот великий «хулиган», этот поэт, пославший за всю свою жизнь лишь одно проклятие — в адрес тех, кто «спутался с иностранцами», был бы осыпан оскорблениями и клеветой» [471] Eliade M. Plusieurs sortes de nationalistes // Vremea , 5 июля 1936. . В общем как и сам Элиаде, которого левая пресса тех времен не щадила. Так, интеллектуал-марксист Мирон Парашивеску в многочисленных статьях в « Cuvântul liber » бесстрашно задавался вполне резонным вопросом: не было ли предложенное Элиаде понятие автономии духовности по своей сути ближе скорее фашистской доктрине, чем философии Гуссерля?

Наконец, третье замечание. В теоретических выкладках элиадевского антисемитизма явно прослеживается институциональная доминанта, способная послужить основой для антисемитского законодательства. И действительно, работы второй половины 30-х годов свидетельствуют о его явно одобрительном отношении к административным мерам, направленным не только на сегрегацию, но и на исключение евреев из общества. Он открыто выступал сторонником введения процентной нормы; с 1934—1935 годов считал ее более предпочтительной, чем насильственные меры или прямое изгнание. Вполне вероятно, что Элиаде вдохновлялся примером Венгрии, первой европейской страны, где в 1920 г. в ходе хортистской контрреволюции был утвержден закон о процентной норме [472] См.: Fejto F. Hongrois et Juifs: Histoire millénaire d’un couple singulier. (1000—1997). P., 1997. P. 239. . Румынский историк, вовсе не питавший нежных чувств к венграм, воздерживался, однако, от каких-либо порицаний в адрес предприимчивого соседа Румынии. Отметим также, что в 30-е годы он ни разу не нашел слов осуждения по поводу погромной деятельности своих легионерских друзей. Впрочем, историк Рауль Хильберг в своем ставшем классическим труде «Уничтожение евреев Европы», отмечал, что два этих аспекта в принципе нерасторжимы. Процесс уничтожения евреев представлял собой прежде всего процесс административный, состоявший в поэтапном и систематическом проведении административных мероприятий (определение, экспроприации, увольнения, концентрация (в гетто), депортация). Разумеется, в 1935—1937 годах Элиаде не мог предвидеть, что конечным из этих этапов явится физическое уничтожение. Однако антиеврейское законодательство Гитлера встретило у него полную поддержку. Это следует из статьи от 7 февраля 1937 г., носящей несколько ирреальное название «Медитация о поджоге соборов».

Упомянутое эссе, посвященное преследованию евреев в Германии, — настоящий шедевр двусмысленности. Элиаде развертывает свою мысль последовательно, в четырех тезисах. Он пытается, во-первых, обосновать легитимность проводимой Гитлером политики антисемитизма и репрессий (включая концлагеря); во-вторых, доказать, что она не является такой уж жестокой; в-третьих, объяснить, что акции немцев достаточно безобидны по сравнению с деяниями коммунистов, ужасами, которые, собственно, и спровоцировали ответные действия со стороны нацистской партии (здесь Элиаде чисто реактивно придерживается концепции тождества «евреев» и «большевиков»). В-четвертых, все это излагается весьма сдержанно. «Как же так происходит, — с наигранной наивностью спрашивает ученый, — что при такой фашистской и редкостно антисемитской диктатуре, каковой является гитлеровский режим (подтекст: да такова ли уж она на самом деле? — Авт. ), в самом сердце Берлина гордо и сосредоточенно высится синагога; между тем 6 февраля, в Париже, первой же акцией коммунистов стал поджог соборов (sic! — Авт .)» [473] Eliade M. Méditation sur la mise à feu des cathédrales // Vremea , 7 февр. 1937. P. 3. . Второе из этих утверждений — полная фантастика; однако возникшее противопоставление заставляет историка впасть в глубочайшую растерянность: что же можно возразить против действий гитлеровцев? Они эффективны, точны и систематичны. «Немецкие антисемиты ограничились введением жестких законов против евреев, не прибегая ни к каким зверствам». Чего же тут требовать? Напомним, в 1935 г. был принят один из Нюрнбергских законов — Закон о защите немецких крови и чести. С точки зрения Элиаде, ситуация достаточно неординарная. «Задумайтесь на минуту: с одной стороны, фашистско-антисемитская революция, которая не оскверняет синагог и не совершает массовых убийств евреев (что, конечно, свидетельствует о неописуемой доброте ее вождя. — Авт .); с другой стороны, коммунистическая революция, в ходе которой были сожжены тысячи церквей и погибли полтора миллиона человек», — утверждал Элиаде, намекая на Россию и Испанию [474] Ibid. . Несколькими абзацами ниже он вбивал в головы упрямцев, еще не осознавших весь масштаб «гитлеровского чуда»: истинная правда, «600 тысяч немецких евреев никто не убивал». Ну не достойно ли это восхищения? Одним словом, Гитлер — гуманист. Он им тем более является, настаивал историк религий, что «мог бы перебить всех евреев, поскольку отныне обладает всей полнотой власти», а евреев считает «врагами человечества». Он их не ликвидировал до сих пор лишь потому, что «не хочет раздувать истерию преждевременными казнями». И дальше следует совершенно поразительная фраза: «Гитлер довольствовался созданием концентрационных лагерей» [475] Ibid. . Несомненно, это следовало считать еще одним доказательством величия души фюрера.

Каков же, с точки зрения Элиаде, наиболее эффективный способ избавиться от «еврейского засилья» в Румынии? Те аргументы, которые он выдвигает против насилия, заслуживают пристального изучения. Насилие нехорошо тем, что оно часто проистекает из комплекса неполноценности, считал Элиаде. Точнее было бы добавить: насилие отражает наличие данного комплекса и открещивается от него тем больше, чем он сильнее. Комплексом неполноценности буквально пропитана каждая строчка Элиаде, посвященная «еврейской психологии». «Мы не так уж непримиримы, потому что мы не ниже их», — писал он, в частности, также по поводу «еврейской проблемы»; эта фраза невольно выдавала глубину съедавших его комплексов [476] Eliade M. Le roumanisme et les complexes d’infériorité // Vremea , 5 мая 1935. P. 7. . Налицо парадокс, решение которого кроется непосредственно в характере элиадевского национализма. В отличие от национализма Чорана, его центральный элемент — прославление самобытного румынского характера и апология величия Румынии. Добавим также, что тезисы о «многовековой терпимости румынского народа» и о его поразительной способности к ассимиляции, равной которой нет на земле, принадлежат к числу важнейших положений румынского националистического дискурса с XIX в. «Наша вошедшая в поговорку терпимость — признак силы, а не слабости», — замечал Элиаде в мае 1935 г. «Можно ли себе представить, что кто-то может угрожать такой боевой и созидательной расе, как наша? Сама мысль об этом унизительна» [477] Ibid. .