Роджер Осборн - ЦИВИЛИЗАЦИЯ: Новая история западного мира

Национальные государства Европы, с подозрением следившие за амбициями друг друга и не отказывавшиеся от собственных, начали сбиваться в блоки. Германия враждовала с Францией и была обеспокоена возможной угрозой со стороны России, Британии не нравилось наращивание военно- морской мощи Германии и ее претензии на участие в ближневосточных делах, Франция же искала союзников для защиты от германской агрессии. В 1882 году образовался альянс между Германией, Австрией и Италией, в 1894 году — между Францией и Россией; в 1904 году Британия подписала договор о дружбе — «entente cordiale» — с Францией, а в 1907 году с Россией. Европа разделилась на два соперничающих вооруженных лагеря, и не было никого между ними.

Несмотря на систематическое наращивание вооружений и обостренный национализм, на рубеже веков большинство европейцев не считали войну неизбежной, пусть даже некоторым из них такая перспектива казалась привлекательной. Последующие десять лет решительно поменяли эту точку зрения. Военные эксперты убедили гражданские правительства, что любая война не продлится долго и, возможно, уложится в весенне–летний период, — если только они смогут мобилизовать солидные ресурсы живой силы и вооружений, первый натиск должен стать решающим. Важнее всего, и германский, и австрийский режимы уверовали в то, что война будет и что любое промедление только играет на руку противнику. Они занялись поиском предлога для начала крупномасштабного конфликта.

Кайзер и члены имперского кабинета никогда не оставляли грандиозной стратегической идеи о великой тевтонской империи. Сдерживаемые присутствием мощного британского флота на севере и западе, они обратили свои взоры на юго–восток Европы и недавно открытые нефтяные месторождения Ближнего Востока. Альянс с Османской империей означал, что на пути их устремлений лежат лишь Балканы во главе с Сербией, которая была верным союзником России. Начальник австрийского штаба фон Хетцендорф полагал, что Сербия, поддерживаемая Россией, приобретала слишком большое влияние и что для недопущения абсолютного господства славян в юго–восточной Европе необходима упреждающая интервенция. Австрия и Германия договорились о том, что раз уж Россия обязательно придет на помощь Сербии, начать боевые действия лучше раньше, чем позже.

Единственным препятствием к осуществлению этого замысла была Франция, главный союзник России. Германское руководство, отдававшее себе полный отчет в намерениях французов вернуть утраченные территории, приняло решение выступить против Франции, как только Россия выступит на стороне сербов. Для этого не было никаких оправданий. кроме потребности опередить Францию в любой войне, собиралась ли она в ней участвовать или нет. Немецкий план, составленный генералом Шлиффеном, заключался в том, чтобы пройти быстрым маршем через территорию нейтральной Белгии и взять Париж и французскую армию в «клещи». — по расчетам Шлиффена при худшем раскладе война с Францией не должна была занять более шести недель. План Шлиффена никогда не подвергался политическому обсуждению или критике, и со своей высокой позиции военного стратега генерал утверждал, что не может принимать в расчет международные соглашения. В ситуации, когда командование рейхсвера становилось творцом внешней политики, Теобальд фон Бетманн–Хольвег, немецкий канцлер в 1914 году, писал: «За все мое время пребывания в должности не было проведено ничего похожего на военный совет, на котором политики могли бы вмешаться в ход военных дебатов со своим веским “за” или “против”». В интригах и маневрах, предшествовавших развязыванию войны, гражданское правительство Германии действовало заодно с армией — политическая повестка дня задавалась графиком штабного планирования. В свою очередь и французские генералы считали политические и дипломатические средства непригодными для достижения желанной цели, а именно возвращения Эльзаса–Лотарингии. Они не обладали таким влиянием на правительство. как германские коллеги, однако их мнение принималось всерьез, поскольку целиком соответствовало настроениям большинства французов.

К лету 1914 года каждая из сторон (Франция и Россия против Германии и Австро–Венгрии) чувствовала себя готовой к схватке и не сомневалась, что другая вот–вот выступит 28 июля 1914 года Австрия, подстрекаемая Берлином (и использовавшая как предлог убийство в Сараево эрцгерцога Франца- Фердинанда), объявила войну Сербии и начала бомбардировки Белграда. 1 августа, в ответ на немедленно изданный царский указ о мобилизации, Германия объявила войну России. На следующий день Германия уведомила нейтральную Бельгию, что та должна согласиться на интервенцию немецких войск, имеющих целью помешать французскому вторжению, а 3 августа Франции была официально объявлена война. Все происходило в точности как планировали Австрия и Германия, единственным камнем преткновения оставалась реакция Британии, обладавшей сравнительно немногочисленной армией и огромным и мощным военным флотом. Германия, возможно, рассчитывала, что Великобритания останется в стороне от конфликта, однако британское правительство, поддерживаемое большинством населения, решило взять на себя гарантии бельгийского нейтралитета. 5 августа 1914 года все главные европейские державы официально находились в состоянии войны.

Объявление войны преисполнило все стороны небывалого оптимизма. Письма, дневники и воспоминания передают ощущение радости и освобождения, принесенное вестью о том, что словесные баталии наконец закончены и пришло время для настоящего испытания сил. Германские полководцы чувствовали неуязвимость своей нации для любого врага, а русские полагали, что смогут достичь Берлина быстрее, чем немцы Парижа. Политики левого фланга, для которых антимилитаризм был частью идеологии, утешали себя мыслями, что начавшаяся война станет «войной, которая покончит совсеми войнами». На страницах «Пэлл–Мэлл газетт» Дж. Л. Марвин писал: «Мы должны принять участие в том, что положит конец культу войны. Тогда, после кровавого дождя, быть может, воссияет наконец в небесах великая радуга и откроет людям глаза. И возможно, после битвы Судного дня воистину не будет не одной битвы». Другие, которых, правда, было меньшинство, едва могли поверить, что Европа, словно в гипнотическом оцепенении, позволила втянуть себя в войну, в которой сошлись все главные державы континента.

Охвативший массы восторг не мог долго соседствовать с реальностью окопной войны, которая безжалостно обнажила иллюзорность мира идиллической мужественности и личного героизма. Война стала осуществившимся кошмаром, кровавым месивом, в которое смертоносное порождение военной индустрии превращало миллионы человеческих жизней и в котором невозможно было разобрать человеческих лиц. Артеллеристы никогда не видели тех, кого они убивали, пехотинцы никогда не видели тех, кто их убил. Несмотря на жестокие потери, скопившаяся в предшествующие десятилетия ксенофобия не позволяла идти на уступки или переговоры ради мира, даже тогда, когда война, казалось, зашла в тупик.