Роджер Осборн - ЦИВИЛИЗАЦИЯ: Новая история западного мира

Эти видимые парадоксы можно понять, если присмотреться к тому, из суммы каких неоднородных сил складывалась жизнь позднесредневековой Европы: могущество и скрытая слабость католической церкви, ширящаяся коммерциализация и урбанизация, зачаточный, но набирающий силу национализм и, вдобавок, интеллектуальная мода на гуманизм и антигуманистическая реакция. Хотя у этих сил были разнонаправленные векторы, все вместе они порождали губительную раздробленность когда‑то монолитного мира и института, находящегося в его средоточии, — католической церкви. За каких‑то 40 лет, с 1520 по 1560 год, новая форма христианского вероисповедания прочно укоренилась по всей северной Европе, включая многие германские княжества, швейцарские кантоны, Скандинавию, Нидерланды, Англию, Шотландию и часть Франции. Почему же казавшееся незыблемым мощное здание средневековой церкви стало рушиться с такой легкостью и почему миллионы преданных католиков отвернулись от нее столь поспешно и охотно? Некоторые ответы на эти вопросы мы можем найти, если внимательно присмотримся к тому, в чем заключалось переживание веры для обычного средневекового христианина.

Для средневекового человека церковь была центром его жизни, нерасчленимым переплетением материальных и духовных аспектов. И ориентиром этой жизни, возвышавшимся над миром суровой практичности и мистицизма, а также над учением и обрядами средневекового христианства, служила смерть и смысл, из нее проистекающий. Христиане ощущали себя участниками великого тысячелетнего действа, которое началось в момент Творения, было прервано в своем течении Воплощением и Воскресением Христа и должно закончиться в Судный день, когда некоторым будет даровано вечное блаженство, а остальным — вечное проклятие. Практическое вероисповедание давало верующим чувство причастности к этой сверхъестественной драме и какую‑то степень влияния на жизнь после смерти. Литургия Святого причастия служила фокусом драмы: присутствующие при богослужении с трепетом наблюдали за тем, как священник святит хлеб и вино, обращая их, в повторение чуда Тайной вечери, в плоть и кровь Христа. Посещение мессы заставляло людей чувствовать близость к Божественному, и той же цели служили паломничества к святым местам, сосредоточенные молитвы святым, изредка выпадавшая возможность лицезреть мощи—сохраненные останки или кровь прославленных христианских подвижников. Все это делало их зрителями и участниками грандиозной, разворачивающейся на их глазах исторической мистерии.

Возможность влиять на существование после смерти человека представляла собой другую сторону средневекового христианского ритуала. За покойников молились, ради них служили заупокойные мессы, в их честь освящали часовни — все это должно было помочь им в загробной жизни. Строгая августинианская ортодоксия не допускала влияния на спасение души, и поэтому в XII веке возникает концепция чистилища как своеобразного преддверия вышнего мира. Пусть молитвы и дары не спасали душу, обреченную на проклятие, однако они могли сократить ее пребывание в мучительном состоянии неопределенности. Вокруг чистилища образовалась целая обрядовая отрасль — гильдии, братства, обители и церкви устраивали мессы и освящения, как правило, в обмен на пожертвования и услуги, чтобы попавшие на тот свет не чувствовали себя покинутыми. Бедные наравне с богатыми оставляли по завещанию деньги и ценные вещи церквям, богадельням и клирикам, распоряжавшимися специально существовавшими для этого фондами, чтобы купить себе после смерти как можно больше молитв и богослужений. а для монахов, священников и немощных поминовение в молитвах покойных благотворителей было одним из рутинных занятий.

Грандиозная пирамида католического христианства состояла из множества чинов духовенства, однако в его основе лежало устройство ранней церкви, в которой епископ отвечал за свою паству. Священники представляли особое сословие. состоявшее из грамотных и (после 1139 года) безбрачных мужчин, призванных служить посредниками между Богом и простым народом и используемых высшими духовными властями для надзора не только за церковными, но и за прочими общественными делами. Кроме того, они были профессионалами, чей труд оплачивался из собираемой с прихода десятины. По мере роста благосостояния Западной Европы на ее территории строилось все больше храмов, и к XV веку даже в самых захудалых приходских церквях имелись высокие кафедры, с которых священник излагал содержание Библии (чтение было недоступно большинству паствы), пересказывал жития святых и толковал те или иные места католической доктрины. Епископы стояли во главе нескольких приходов, но также являлись крупными землевладельцами, часто не менее могущественными в мирских делах, чем любой граф или герцог. Кафедральный собор, центр каждой епархии, представлял собой влиятельнейшее коммерческое, политическое и духовное учреждение.

Вне этой епископальной системы существовало другое множество людей, посвятивших свою жизнь Богу Реформы, проведенные в XII веке, упорядочили жизнь монахов и монахинь в рамках организованной системы религиозных орденов. которая теснее связала их с иерархической структурой церкви. Включавшая в себя бенедиктинцев, францисканцев, доминиканцев, картезианцев и другие ордена, монашеская система стала поистине интернациональным институтом, сравнявшись в этом качестве с самой вселенской церковью и общеобязательным каноническим правом.

В центре и во главе этой обширной сети священников, епископов и священных орденов, как цементирующее и фокусирующее начало всего западного христианства, восседал папа римский. Наследовавший свой сан от святого Петра по апостольской линии, папа являлся священной фигурой, законодателем и наместником Бога на земле. Находясь на расстоянии от большинства своих духовных подданных, он оставался символом их веры.

Монолитность этого грандиозного института, несмотря на его доминирующую роль в жизни средневековых европейцев, не очень вяжется с нашими представлениями о той поре. Однако, когда мы обращаем внимание на средневековую церковь, пытаясь обнаружить доказательства ее слабости и приметы надвигающегося кризиса, нас не должны сбивать столку ни Лэнгленд, Боккаччо или Чосер с их безжалостными насмешками над чревоугодием нищенствующих братьев или похотливостью монахинь, ни периодические всплески истового аскетизма, ни открытые вызовы клерикальному авторитету. Во многом сила ортодоксального средневекового христианства базировалась именно на разумном балансе терпимости и давления, разнообразия и единообразия, и в примерах здоровой критики церкви куда оправданнее видеть доказательство ее внутренней устойчивости, нежели слабости. Как бы то ни было, некоторые события и тенденции, легшие в основание постреформационного западного мира, действительно уходят корнями в средневековье.