Робин Локкарт - История изнутри. Мемуары британского агента.

Мне не удалось проверить правильность этого расска за одного из министров, но, уважая память лорда Миль нера, я склонен верить этому. Такая развязка не только льстит моему самолюбию, но и импонирует моему при страстию к трагичному. Какникак, а мои предсказа ния оправдались, хотя их и игнорировали.

Однако стремление к истине заставляет меня сомне ваться в том, что лорд Мильнер когдалибо написал такой доклад и вообще так категорично высказывал свое мнение. В Министерство иностранных дел, правда, посту пил доклад, начинающийся словами: «Это может пока заться признаком самонадеянности в том, кто провел в России всего две недели», и кончающийся смелым пред сказанием, что никакой революции не будет. Но доклад этот не был подписан лордом Мильнером.

К тому же ни в поведении лорда Мильнера во время его поездки в Россию, ни в многочисленных моих с ним беседах ничто не давало повода думать, что он верит в прочность царского режима. Какие сведения давал он мистеру Ллойд Джорджу, я не знаю, но не думаю, чтобы они были оптимистичны. Сэр Самуэль Хоар, сопрово ждавший группу Мильнера на обратном ее пути в Англию, усиленно подчеркивает, что все члены группы за блуждались почти во всех своих выводах и что рапорты их, написанные на «Кильдонан К зет ль», доказывают не лепую самонадеянность.

Несмотря на утверждения сэра Самуэля, я продолжаю думать, что лорд Мильнер был настроен не так уж опти мистично. Поездка в Россию привела его в мрачное настроение, которого не сумели рассеять восторги его подчиненных. Во всяком случае, в его последующих пись мах к британским чиновникам, оставшимся в России, не было ни капли оптимизма. Достаточно одной цитаты — выдержки из письма, написанного к «Бенджи» Брюсу, главе канцелярии посольства, несколько недель спустя по возвращении лорда Мильнера в Лондон. Вот что он пишет: «Увы, увы! боюсь, что все делегации британских

рабочих ^^fWietm расточаемые нами по адресу русской революции ~ да демократии», «со S «ободных народов; iiporm, тиранов» и т. д, и т п совершенно впустую. Для меня очевидно, что намеренно или нет, но Россия выходит на войны. Это должн^ггь ударом для вашего шефа, который в прошлом^лал т£ много для укрепления дружбы Россв/сАнглиейTZJr™ рый сумел бы предотвратить и новую катастрофу, £ш Вы слушались его советов. Даже сейчас он Драено лавирует в столь трудном положении, но я бокядГ^о никакой рулевой не спасет в этом ужасном тайфуне»

Здесь мало оптимизма. Одно несомненноГесли поезд ка этой делегации не открыла глаза ее участникам на положение в России, тогда она была бесполезна даже как практический урок для западных союзников. В смысле изучения положения в России делегация смело могла остаться в Лондоне, Риме и Париже.

12 марта, то есть меньше чем три недели спустя после отъезда союзных делегатов, разразилась буря: в одну ночь хлебный бунт, подобный сотням других, происшед шим за предыдущий год, превратился в революцию. В Москве не было кровопролитий, так как не было никого, кто защищал бы старый режим. Был страшно холодный день. В нашем доме с центральным отоплением с неделю не было топлива, и я вышел на улицу и смешался с толпой. Самое яркое воспоминание того дня было ощущение теплоты в толпе перед зданием Городской думы. Хули ганства не было. Толпа охотно пропустила меня, но все же, прежде чем я достиг двери, мне стало так жарко, что я с облегчением снял свою меховую шапку. Одним из первых иностранцев я проник в московский штаб революции. Внутри комнаты и коридоры громадного здания город ского самоуправления были наводнены группами студен тов и солдат; солдаты были возбуждены, грязны и офи циальны, студенты — грубы и ликующи. Нельзя сказать, что это была сплошь молодежь. Были и бородатые, с проседью люди, согбенные годами — люди, пережившие ссылку, проведшие годы в крысиных норах и теперь с Дрожащими коленями и странным блеском в глазах празд нующие победу. Энтузиазм властвовал, почти заражал, но °н сильнее чувствовался в уличной толпе, чем внутри здания. Я разыскал Челнокова. Он вышел ко мне из зала заседания. На лбу у него выступили капли пота, его хромота была заметнее, чем обычно. Он потерял голос.

— Я борюсь за свою жизнь, Роман Романович

сказал он. — Эсеры и социалдемократы против моей кандидатуры на пост городского головы, но не беспокой тесь, я одолею их. Но это неприятная история, и она повредит войне...

И с этими словами он оставил меня и вернулся к словесной борьбе, разгоравшейся еще сильнее. Тот, кто вчера был слишком революционен для царя, уже был слишком реакционен для революции.

При выходе из здания я встретил Грузинова, предсе дателя губернского земства. Он только что получил на значение командовать революционными войсками. Казалось, его смущало поклонение и энтузиазм курсисток и гимназистов, окруживших его. Пламя разгоралось быстро.

Еще одна сцена ярко сохранилась в памяти от этого первого дня восторженного смятения. По дороге домой я встретил на улице Гарри Чарнока. Он долгое время вел переговоры о продаже крупных текстильных фабрик Вакулы Морозова богатой американской фирме. Что касается американцев, то они уже давно готовы были подписать контракт и уплатить деньги. Сам Чарнок вел это дело и рассчитывал составить на этом небольшой капиталец, а потому тоже стоял за подписание, но Морозовы с мужицким упрямством все торговались и торговались до последней минуты. Теперь было уже поздно. Чарнок лаконично протянул мне бумажку, это была телеграмма от американской фирмы с уведомлением о том, что сдел ка не состоится. Крупный капитал испугался.

Когда я проходил по Театральной площади, аги таторысоциалисты, преимущественно студенты и гимназистки, раздавали солдатам антивоенные брошюрки. Против отеля «Националь» ктото в толпе узнал меня. «Да здравствует Англия!» — раздался голос студента. «Да здравствует Англия и революция!» — отозвалась грязная толпа. Это был беспокойный и смутный день.

История революции рассказана уже не одним пером. Она будет темой для историков во все века. Я не намерен говорить о ней подробно, а лишь постольку поскольку она касалась меня лично. Я не собираюсь также анализи ровать ее причины или гадать о том, что случилось бы, если бы Керенский сделал тото в такой день, а генерал Иванов тото — в другой. Мои личные взгляды на рево люцию могут быть изложены в нескольких словах.

революция произошла потому, что терпение русского народа лопнуло под давлением царящих повсюду не производительности и упадка. Нй одна другая нация не "{^держала бы стольких лишений, как Россия, в течение такого долгого времени. Как примеры непроизводитель ности приведу невероятно бесхозяйственное обращение со съестными припасами, окончательную разруху транс порта и бессмысленную мобилизацию миллионного не нужного и негодного войска. Как на пример разложения укажу на бесстыдную погоню за прибылью со стороны военных поставщиков. Ясно, что сам царь как самодер жец должен отвечать за систему, провалившуюся глав ным образом изза людей, назначенных им для контроля этой системы (Штюрмер, Протопопов, Распутин). Если бы он поступил подругому, если бы он был другим человеком... это — детские доводы.