Вазиф Мейланов - Другое небо (Ложные стереотипы российской демократии, Анализ Чеченского кризиса)

10 сентября 1982 года.

Вазиф Мейланов.

Личное дело заключенного, том 2, листы дела 170-172.

ЗАПИСКИ ГУЛЯКИ

3-го апреля 1988 года.

Вчера зашли ко мне замначальника Верхневилюйского отделения милиции О.А.Агеев и местный участковый Д.Д.Кривошапкин, так это, по-приятельски, заодно сообщили, что надо работать, я ответил, что почему бы, раз так, государству не дать мне работать, они сказали, что не знают, но работать надо, иначе они будут вынуждены меня привлечь к суду за тунеядство, ну, мою позицию они знают, поэтому я развлекся тем, что перебрал цепочку событий, я потребовал у завроно Н.Ф. Иванова предоставить мне работу по специальности, дескать, в вашей конституции записано: "каждый имеет право работать в избранной им сфере общественно-полезной деятельности", вот и обеспечьте мне мое право. Иванов сказал, что вакансий для математиков в районе нет, тогда я написал письмо районному прокурору Васильеву и уже от него потребовал обеспечить мне право работать по специальности и самому зарабатывать себе на жизнь, дескать, раз вы, государство, мешаете мне самому искать себе работу по специальности, держа в селе Намцы, то вы и найдите работу мне лю/бую, прокурор шапку на брови надвинул и навек замолк, тогда подошел ко мне с разговором приятным поставленный на догляд за мною лейтенант А.И.Доктороу и сказал так, не знаю, уврачую ль сей недуг, но позвольте посоветовать, попросите родителей, чтобы выслали ваш диплом, а уже тогда с дипломом сходить в ту ж рону, оно мож быть и выйдет, хорошо -- написал я родителям и месячишко ждал диплома, пришел он, прислали родители и оттиски двух моих статеюшек математических, со всем этим пришел я опять к рону, посмотрел роно мои диплом-статеюшки и говорит, да-а-а, и зачем вы деянья-то свои совершали, жили бы сейчас на родине, занимались чем хотели... а я сказал, ну дак как, Николай Федорыч, он тогда сказал, нет у меня места математика, но есть местечко физика в селе Оросу, пятнадцать километров от Намцев, не возьметесь ли, можно, но я все ж хотел бы вести математику, так и порешим, но узнайте у Докторова, можно ли вам работать в Оросу, тогда Докторов полетел в Якутск узнавать и привез оттуда ответ, зизя, и вот после зизи пришли Агей и Кривая Шапка насчет работы интересоваться. Гулял в снегах и вспомнил словечко Федора Достоевского, мое направление, дескать, такое, за которое чинов не дают, та-а-к, а у меня работа такая, что чем больше я работаю, тем больше не дают, мне кушать, почему бы не быть такому, дадут мне за тунеядство парочку лет, pourquoi pas, сегодня был суд над местным тунеядцем, что ж нашим нельзя, а Мейланову можно, где правда, где социальная справедливость, получится удачно, уже не по политической, а по уголовной, пошлют в уголовный лагерь, там предложат работать, я поблагодарю и откажусь, быть рабом, меня в карцер, много о себе понимающего, чтоб через день кушал, там я помираю, Артур Миллер интересуется у Чингиза Айтматова как так, вроде на Иссык-куле1 об этом не договаривались, Чингиз Айтматов отвечает, что виноват не Иссык-куль, а инерция жизни, несогласованность в действиях ведомств и самодеятельность местных властей, что партия и советские писатели сами с этим борются и что не будем поминовением досадных и нетипичных случаев мешать благородному делу сближения и взаимопонимания наших народов, Артур Миллер тут же соглашается, и дружба между двумя великими народами укрепляется.

Вазиф Мейланов, снега.

Из письма Светлане Балашовой.

ПИСЬМО РУССКИМ ПИСАТЕЛЯМ

27 января 1988 г.

В тюрьме, моримому голодом мне все хотелось к писателям советским обратиться (читаю ж их слова всякие). Валентин Распутин! Виктор Астафьев!.. Кто там еще у вас в человеколюбцах... Чингиз Айтматов! Димитр Сергеич Лихачев! Вам не надо ни голодать, ни сидеть в тюрьмах, ни расставаться с близкими, с детьми, с женами -- это, понятно, все мне, но сказать, что вы, мол, против, чтобы сажали за слово, чтобы морили голодом за отказ мой от принудительного исправительного труда -- это можно человеколюбцу сказать? Нет? Неужели вот этого-то никак и нельзя? Очень хотелось сказать вам в тюрьме: "Дорогие мои. Хорошие. Вы вот слова говорите, а мне нельзя. Вы на постелях спите, а мне нельзя. Вы с родными видитесь, а мне нельзя. Ни с родными, ни с дочками -- семь лет! Дорогие мои! Хорошие мои! Учители народа! Это и есть что ли те самые общечеловеческие ценности ваши, которые все до единой вобрал социализм? Это и есть тот самый ненасильственный мир что ли? Вы на моем-то примере... на моем-то примере нельзя ли... чтоб не в мировом масштабе, а с фамилиями. Я ведь для того все и делаю, чтобы на примере показать, чего слова ваши значат, с чем они диалектически уживаются. Перестройка у вас. Праздник. Духовное возрождение. Гласность. Демократия. А я-то почему в ссылке? Если гласность и свобода выражать любое мнение. Или это только иностранцам такая льгота... пока у них ракеты средней дальности не уничтожили? Ах, демократия у нас социалистицкая -- говорить можно только за социализм, а против -- как и до духовного возрождения -- нельзя? Понятно. Так хорошо объяснили, что как не понять. Значит, говорите "не претендуем на владение истиной в конечной инстанции, однако говорить против учения нашего не позволим и не наши ценности подсовывать людям нашим тоже". Перестройка: раньше говорили: "Учение наше всесильно, ибо оно верно. Владеем истиной. К нам за нею обращаться следует, а потому говорить поперек нашего не позволим". Теперь диалектически перестроились: "Истиной, грит, не владеем, а говорить поперек все равно не позволим!" Так, действительно, сильнее звучит.

Человеколюбцы! Учители народа! Ну, а я-то почему должен сейчас-то, в эпоху духовного возрождения и демократии сидеть в ссылке? Ведь за слово сижу, учители мои! Я бы за вас вступился, если бы вас за слово посадили! Чингиз Торекулович! Виктор Петрович! Валентин Григорич! Димитр Сергеич! Василь Иваныч! Вам же ничего не будет! Вы же свои ему, социализму этому. Ну преодолейте идеологические барьеры! покажите терпимость к другой идеологии! во имя общечеловеческой ценности под названием человек -- шепните, нельзя, мол, за слово содить. Уроки французского, говорите, Валентин Григорич? Нет, милай, уроки русского, тысячелетнего... а урок французского будет, когда вы фамилии за слово посаженных назовете и скажете, что молчать про это не можете. Да, да, так говорил Толстой, но он ведь был не православный, а значит не русский. Англичанин Толстой. Американец Толстой. Протестант Толстой. Диссидент русской церкви Толстой. Булат Шалвович! Вас не посадят! Вы разве не хотите моего освобождения? Нет? Не хотите? Хотите? А почему не скажете об этом? Валентин Григорич! Димитр Сергеич! Чингиз Торекулыч! Анрей... вот не знаю отчества... Битов! Понимаю, как вы сейчас заняты, всем вы нужны, все у вас статеюшки просят, а тут частный вопрос: за отказ в ссылке работать не по специальности, т.е. за отказ принимать ссылку и наказание физическим трудом Мейланову какому-то новый срок дадут, уже не по политической, а очень даже по уголовной статье -- за тунеядство... частный вопрос, до него ли сейчас, когда партия разворачивает грандиозную работу по перестройке демократизации всех сторон нашей жизни. Но все-таки напоминаю: я тоже хочу увидеть своих отца и мать. Пока они живы. Отцу, судари мои, 78, матери 74. Ну, это я так, отвлекся. Мелочь, конечно, по сравнению с грандиозной-то работой, развернутой партией. Вообще-то именно эта самая партия определила мне местом ссылки Якутию, чтобы моим родителям ко мне уже было не добраться. Мелочь, а жить почему-то мешает. Не входят эти мелочи в ваши социалистические и одновременно общечеловеческие ценности? Очень понимаю. Но в мои входят. Подымитесь над своими-то! Преодолейте узость! Покажите пример! Разомкните уста! Если и сейчас, когда... ведь не посадят вас! Ну орденок не дадут, так неужели ж... Байкал -- это хорошо! -- "Да, но ведь скольких нервов стоило! Такая крупная проблема!" -- Понимаю, понимаю. А тут всего лишь о человеке. Коммунисты передают, двадцать два нас осталось. Нельзя ли о них? Посадят, а я и там не буду работать на насильников и очень может быть, что вы уже не услышите моего слова, не узнаете, что мне подумалось в эти семь лет. За тунеядство, за тунеядство посадят меня прорабы перестройки. За то, что не пожелал перевоспитываться тяжелым физическим трудом в сельском хозяйстве, не принял китайского метода. "Не отрекся -- вот и сгинул ни за понюх", -- скажет цензор Чистопольской тюрьмы лейтенант Мунин. -- "Небось. Может на понюх и хватит". Это я опять отвлекся. А что? Сторонники общечеловеческих ценностей и ненасильственного мира. Посадят и ненасильственно в наручниках препроводят в карцер и будут абсолютно ненасильственно морить голодом -- "никакого пролития крови, помилуйте, какая кровь, ее у него и осталось-то..."