Вазиф Мейланов - Другое небо (Ложные стереотипы российской демократии, Анализ Чеченского кризиса)

Я объяснял: насилию только и надо -- понизить на ступеньку максимум противостояния: оно не остановится на одном таком понижении, а будет понижать уже и новый максимум, пока не распластает своих противников ниц. Я не осуждал политзаключенных, объяснявших свой непредельный уровень противостояния неготовностью сегодня к большему, но я осуждал развратителей, подменявших максимум позицией, которая этим же максимумом защищается и облегчается.

Хуже всех питавшемуся, изголодавшемуся, мне было не очень приятно слушать как сокамерники, с которыми я не поддерживал отношений, за трапезой из приобретенных в тюремном ларьке продуктов рассуждают, не называя фамилий, о людях, которые и сами не умеют жить, и другим эту жизнь -- и так уже достаточно тяжелую -- норовят сделать тяжелей.

Но что о них говорить, я помню и всегда буду помнить тех, кто понимал меня там, где мне это было всего нужнее, -- в тюрьме, в камере -- Даниила Лаврентьевича Шумука, Толика Щаранского, Интса Цалитиса, Володю Пореша, Толика Марченко, Леню Лубмана, Витю Басаргина, Сашу Финкельштерна.

Мне дороги эти мои статьи ("Разоружение и уголовные кодексы" и "Говорю с коммунистами"), вот они передо мной -- мои листочки, мысли мои, в камере выношенные, вот оно -- то, чем я их побеждал.

Светлана перепечатала эти мои статьи и прислала их мне в Махачкалу -- я увидел их впервые после 86-го года (при выезде из Чистополя в лагерь их у меня отобрали).

Посылаю вам также три выдержки из моих писем Елене Самаревой (Мейлановой) из Чистопольской тюрьмы -- эссе о насилии, верлибр и эссе "Защитник". О мыслях, изложенных в последнем, я вам уже писал, но мне хочется привести вам строки, написанные в тюрьме: они думали раздавить меня тюремными стенами, но давление вызывало -- и могло вызвать у меня -- только такие ответы.

Эти три текста я включил и в письма к Светлане, мне хотелось прорвать изоляцию и дать знать людям, о чем я думаю, за что сижу. Но им не удалось предать гласности мысли Чистопольского узника. Все семь с половиной лет я провел в камере, я не имел ни одного личного свидания, все, что я мог дать знать о себе, я мог дать знать только в письмах. Я не мог написать: "Дайте знать о высказываемых мною мыслях и другим людям", -- в этом случае мое письмо было бы конфисковано.

***

Три месяца назад я написал ректору Дагестанского политехнического института (в котором я работал до ареста) такое заявление:

Я желаю восстановиться на работе в политехническом институте. Именно восстановиться, потому что все то, что на аттестационных заседаниях кафедры и ученого совета строительного факультета мне записывалось в минус, теперь, спустя десять лет, обществом понимается как плюс.

Сейчас модно радоваться, что наконец-то пришли времена, когда официально разрешено думать и говорить, обладать человеческим достоинством и не участвовать в единодушной поддержке и горячем одобрении. Но времена не приходят сами. Их приходится брать за руку и приводить. Мне было суждено взять за руку и привести новое время.

Мои профессиональные качества во всех характеристиках оценивались высоко. Недавно я написал небольшую работу по суперпозициям функций, линиями уровня которых являются прямые, -- говорю об этом для доказательства того, что за девять лет я не деквалифицировался.

У меня шесть лет педагогического стажа работы в институте и теперь я хочу работать в должности старшего преподавателя кафедры высшей математики.

Оттиски статей прилагаю.

2 января 1989 года. Вазиф Мейланов.

На это заявление я получил письменный ответ:

Ваше заявление от 2.1. 89. ректоратом внимательно рассмотрено. В связи с отсутствием вакантных мест и учебной нагрузки по Вашей специальности, удовлетворить Вашу просьбу о трудоустройстве не представляется возможным.

Как Вам известно, по существующему положению преподавательские должности в высших учебных заведениях замещаются по конкурсу на пять лет. По истечении этого срока на замещение этих должностей в периодической печати объявляется конкурс.

17.1.89. проректор К.А.Магомедов.

Стандартная реакция коммунистического государства, с типичной для нашего уголовного государства жульнической подменой понятий: требования -просьбой, восстановления -- трудоустройством. Меня коммунистическое устройство принять в себя не может, ибо понимает, что я разрушу ему весь процесс выработки антилюдей, порушу систему взяток и услуг за услуги. Корпорации государственных воров и грабителей смерти тождественно взять меня на работу.

Ректора, проректоров, секретаря парткома института назначает и утверждает областной комитет партии (отдел науки и высшей школы обкома), а те уже под стать себе набирают команду. Когда я пришел на прием к ректору передать ему свое заявление, он не отважился принять меня один, а пригласил (по внутренней связи) в кабинет секретаря партийного комитета института.

Пока общество не признает коммунистическую идеологию преступной идеологией, а коммунистическую партию преступной организацией, пока над той и другой не будет Нюрнбергского процесса, -- до тех пор дело в этой стране по существу не изменится.

Я обратился с письменным требованием предоставить мне работу по специальности в районный отдел народного образования (по конституции этой страны каждому гражданину гарантируется "право на работу в избранной им сфере общественно-полезной деятельности"). Заведующая Советским районо г.Махачкалы Майя Магомедовна Салихова заявила мне, что вакансий учителя математики в школах Советского района нет, однако дать мне этот ответ в письменной форме отказалась. Уголовная психология -- не оставлять следов преступления.

Попробую зарабатывать себе на жизнь частными уроками математики. Пока.

Диана спрашивает, нужны ли мне ваши (всей вашей группы Эмнисти Интернешнл) письма, нужна ли, эффективна ли сама деятельность Эмнисти Интернешнл? Ваши письма нужны, деятельность Эмнисти Интернешнл эффективна и необходима: ведь народ этой страны расчеловечен, все человеческое ему в новинку, тут каждое человеческое слово, искреннее душевное движение целебны.

До сих пор в колонии ВС/389/35 сидит Богдан Степанович Климчак 1937 г.р., украинец, статья 64 ("измена родине"). Я сидел с ним в одной камере осенью 1982-го года в Чистопольской тюрьме. Постоянное недоедание довело его до голодного психоза -- он каждый раз после еды вылизывал миску. Коридорные надзиратели приводили своих дружков-надзирателей с других этажей, чтобы показать им в глазок этот процесс и посмеяться над несчастным. В чем вина Климчака? В том, что он не хотел, вернее, не мог уже жить в этой стране, а уехать из нее было невозможно. Вот он и перешел нелегально границу и ушел в Иран (еще при шахе), Иран его выдал, ему дали за попытку избавить от себя советское общество 15 лет строгого режима. Как-то, беря свои книги в кабинете так называемого начальника отряда капитана Чурбанова, я с возмущением сказал о этой выходке тюремщиков и потребовал прекратить мучить голодом Климчака. Чурбанов ответил: "Мы его сюда не приглашали". Я зло расхохотался: "Болтаете незнамо что! Вы именно приглашали его сюда! Он с вами жить не хотел, а вы его овчарками да автоматами пригласили сюда... жить". Режим у Климчака сейчас чуть слабее тюремного, он уже не умирает от голода, но он по-прежнему в заключении! Можно ли мириться с этим?