Михаил Чванов - Загадка гибели шхуны «Святая Анна». По следам пропавшей экспедиции

Со слезами радости бросился несчастный благодарить нас за прощение. Услышав наш выстрел и свист пули, случайно пролетевшей мимо их «логовища», беглецы уже подумали, что мы стреляем по ним и стали кричать. Мы пошли к этому «логовищу». Собственно это название слишком громко для того места, где проводили время наши беглецы. Они поместились в яме, сделав нечто вроде низкого заборчика из лыж, палок парусиновых брюк и мешка от сухарей. Этот заборчик служил очень плохой защитой от ветра. Перед ним горел небольшой костер, а кругом валялись гагачьи шкуры, которые беглецы снимали с убитых гаг, не желая щипать перья. В стороне, в яме, лежали яйца, а на лыжах высели очищенные и выпотрошенные гаги. Другой беглец встретил нас здесь. По радостным лицам он уже догадался, что они прощены. Смущенный и растроганный, он тоже стал просить прощения.

Меня поразил его страшно изнуренный, болезненный вид. Как он изменился за эти 9 дней, в течение которых я не видел его! Нелегко ему достался этот побег, он наложил на него неизгладимые следы. Я стал его расспрашивать, что у него болит, но он не мог ничего толком объяснить, ни на что в особенности не жаловался, кроме ног, но было видно, что он весь болен и сильно. Торопился меня успокоить, что «теперь» у него все пройдет, и он скоро поправится. «Теперь, господин штурман, я никогда ни за что не уйду от вас», — говорил он мне. Все повеселели. На мысе оказалось довольно плавника, даже в глубине его, и сухого. Сейчас же весело запылал костер, и хозяева начали угощать нас яичницей с гагачьим жиром, приготовленной в эмалированной кружке. Надо сказать, что все украденное оказалось в целости, конечно, кроме сухарей, которые давно были съедены. Даже большая жестяная банка с документами и почтой оказалась нераспечатанной, хотя беглецы и очень нуждались в посуде для варки пищи. Яичница, даже и без соли, оказалась превосходной. Мы с аппетитом съели ее по две кружки каждый. Долго после того лежали мы у костра и разговаривали. Рассказали нам беглецы, как в пути, когда они спали на льдине у полыньи, на них сделал нападение медведь. Он переплыл к ним через полынью, от которой они лежали в расстоянии около полутора сажен, и уже вылезал на лед, когда они случайно проснулись. Убили медведя из двустволки пулей в упор. Череп этого медведя лежал здесь же около логовища.

Всю ночь не могли мы уснуть, полные новых впечатлений на этой первой земле. Строили различные планы, высказывали предположения и думали, почему нет до сих пор наших шестерых спутников с каяком. Один из беглецов два раза ходил на ледник, надеясь встретить их, но безуспешно.

Только в 5 часов утра мы решили укладываться спать, а завтра идти навстречу пропавшим.

Часов в 12 дня 16 июня (9 июля) Луняев с одним из беглецов пошел на лыжах на поиски. Поднявшись по вчерашнему нашему следу на половину вышины ледника, они увидели картину: стоит каяк, около которого сделан шатер из парусов и полок, и в нем сном безмятежным почивают наши спутники. Разбудив их, узнали, что они к этому месту подошли еще вчера в 6 часов. Мыс отсюда хорошо виден, как на ладони, но почему-то было решено здесь остановиться на отдых. Забыты были мои увещевания торопиться как можно (идти) по моим следам, для чего я нарочно и приказал взять пока только один каяк на случай, если бы пришлось доставать убитого в воде тюленя. Все отошло на задний план; все было забыто вместе с моим уходом. Что им до того, что завтра нечего будет есть, что им за дело до неизвестного будущего, до этого острова?

Одна только забота была перед ними, как бы поскорее остановиться и завалиться спать. Остановились бы и раньше, на верху ледника, но там было как-то дико, пустынно, странно. Там я мог их не найти, а это не входило в их планы. Сегодня утром они, оказывается, проснулись в 8 часов утра, поделили между собой все остатки сухарей, Максимов не забыл завести хронометр, и легли опять спать. Таким образом они проспали за это время 19 часов. Я очень был недоволен, зачем их разбудили. Любопытно бы знать, сколько времени они проспали и когда бы, наконец, они нашли своевременным идти далее на землю, которая перед ними, под горой, и когда они пошли бы добывать себе пищу и искать нас?

Я не берусь объяснять психологию этих людей, но одно могу сказать по личному опыту: тяжело, очень тяжело, даже страшно, очутиться с такими людьми в тяжелом положении. Хуже, чем одиноко, чувствуешь себя. Когда ты один, то ты свободен. Если хочешь жить, то борись за эту жизнь, пока имеешь силы и желание. Если никто и не поддержит тебя в трудную минуту, зато никто не будет тебя за руки хватать и тянуть ко дну тогда, когда ты еще можешь держаться на воде. Не следует упускать из виду, что в данном случае «хватают за руки» не потому, что сами не могут «плыть», а потому, что не желают, потому что легче «плыть», держась за другого, чем самому бороться.

Поевши гаг и яиц, принесенных им Луняевым, «сонливцы» тронулись дальше. Только к 9 часам вечера они приплелись к месту, назначенному для лагеря. Когда я стал укорять их за лень и нежелание помогать мне в общем спасении, то они только старались свалить вину друг на друга. Пошли обычные пререкания и перебранки, так надоевшие мне за время пути.

Утром 27 июня (10 июля), около 8 часов, отобрав 4 человека, я послал их на лыжах за оставшимся на леднике каяком. Остальные же занялись устройством лагеря, охотой и собиранием яиц. Я же, взяв винтовку, отправился на разведку на южную сторону мыса. Любопытно все же, где мы находимся? На своей карте я не могу подобрать ни одного места, похожего ни по форме, ни по широте.

Эта свободная от льда земля, которую мы и видели со льда в виде коричневой полоски, представляла западную оконечность какого-то очень большого острова, сплошь, по-видимому, покрытого высоким ровным глетчером. Северная часть этой земли была очень низменна, но к югу она поднималась террасами. Я шел около подножия ледника, где снег еще сохранился и лежал ровным, плотным пластом. Ширина земли в этом месте, я полагаю, была верст 10 или 12. Часа через два хорошего хода я пришел на южный берег, который в этом месте был вышиною над уровнем моря сажен в 10. Берег был каменистый, снег почти со всей земли уже стаял, и только местами еще виднелись пятна его. Повсюду сбегали к морю ручьи. Чудная картина открылась перед моими глазами, когда я подошел к обрыву берега. Вместо надоевшего за два года льда и торосов, передо мною до самого горизонта расстилалось свободное море. Солнце ярко освещало этот простор, по которому ходила зыбь. Лишь местами плыли одинокие небольшие льдинки, сильно размытые, изъеденные волной. Как приятно было слышать шум прибоя у берега, как не хотелось оторвать глаз от этой массы свободной воды, от этого горизонта, на котором глаза невольно искали паруса или дымок.