Михаил Чванов - Загадка гибели шхуны «Святая Анна». По следам пропавшей экспедиции

Но и помимо ног мы чувствовали себя скверно, и только любопытство, что мы найдем здесь, еще поддерживало нас. Мы легли на спины и начали усиленно дрыгать ногами, растирать их, потом прыгать, держась за вытащенный каяк, и минут через 10–15 этой гимнастики ногам стало лучше. Взяли двустволку и бинокль и пошли на поиски следов жилища Джексона.

Мы уже потеряли надежду найти что-нибудь, кроме именно следов или развалин.

Местность представляла громадную площадь, тянущуюся с запада на восток и постепенно, террасами, поднимающуюся от берега к северу, где она была ограничена сплошной стеной идущих параллельно берегу высоких утесов, таких же, как мы видели раньше на других мысах. Но здесь все было в более крупном масштабе: и стена утесов, совершенно почти ровных, без отдельных вершин, и ширина самой площади, и высота берега. Берег и прилегающая к нему часть площади были каменистые, но далее была земля и глина. Площадь была волнистая и поворачивала немного влево, так что всю ее не было видно. За стеной утесов, на север, спускался ледник, должно быть, во всю длину острова, и этот ледник был виден, когда мы подходили на каяке к острову, но с юго-запада его не было видно, так что весь остров производил очень приятное впечатление обилием земли.

Со скал с шумом сбегала вода, образуя во многих местах водопады, и по террасам она сбегала в море многочисленными ручьями. Снег с открытых мест почти весь стаял, была масса мха, между которым был и цветущий, а местами на холмах — много желтеньких цветочков, какие мы видели на мысе Мэри Хармсворт. Но здесь растительности значительно было больше, чем на других виденных нами мысах; да так и должно было быть: почему-нибудь да называется он «Флора».

Почва еще не просохла, было много грязи и воды. Местами эту площадь пересекали широкие и глубокие овраги, своим происхождением обязанные сбегающей с ледника воде, а на дне оврагов бежали шумные потоки. На скалах птиц было видимо-невидимо, и непрерывный их шум положительно оглушал нас после тихого плавания на каяке. Между камнями бегали маленькие серые птички, похожие на куличков. Около берега льда почти совершенно не было; только кое-где виднелся припай в виде отдельных узких почерневших льдин.

Мы торопливо, поминутно спотыкаясь на камнях, а иногда еще «запинаясь» больными ногами, шли вдоль берега на восток, жадно всматриваясь вперед.

За поворотом нам показалось, что мы видим что-то вроде постройки, но скоро она опять скрылась за холмом.

Пройдя еще сажен полтораста, мы увидели, что за холмом как будто возвышается шест. Он все больше высовывался из-за холма и был уже ясно виден. Не могло быть сомнения, что мы подходим к самому интересному месту. Мы знали, что ожидать деревьев на мысе Флора не могли, значит, этот шест кто-нибудь да ставил. Левее рассмотрели и второй шест; к вершинам их что-то было прикреплено.

Но вот показался и дом, настоящий бревенчатый дом с почти плоской крышей на один скат и с трубой. Да это уж не развалины, а целый дом. Увидели еще дом и еще постройку и уже были уверены, что здесь если не город, то порядочный поселок, так как мы за дома впопыхах принимали и все большие камни. Мы так были заняты рассматриванием этого поселка, что не обращали внимания на ближайшие предметы. Вдруг совершенно неожиданно, саженях в 30 от нас, около глубокого оврага мы увидели большой промысловый бот, норвежского типа. Он был совершенно в порядке и лежал килем кверху. Около были сложены различные принадлежности: весла, решетки и пр. Почему-то нам показалось, что этим ботом пользовались очень недавно, может быть, в этом году. Бежим далее к поселку, к самому большому дому, ожидая увидеть людей. Если бы мы их сейчас увидели, то, право, не удивились бы, так как мы серьезно вообразили себя в каком-нибудь промысловом поселке, о существовании которого раньше не знали.

Мы не обращали внимания, в каком состоянии эти, уже близкие теперь, дома. Они казались нам новыми, может быть обитаемыми. Возможно, что сейчас откроется какая-нибудь дверь, услышим мы незнакомый голос и увидим какого-нибудь норвежца или англичанина с трубкой в зубах [50] Нет ничего удивительного в том, что В. И. Альбанов при виде построек на островах, принадлежащих России, в первую очередь ожидал встречи не со своими соотечественниками, а с «каким-нибудь норвежцем или англичанином с трубкой в зубах». В те годы на севере России наблюдалась особенно беззастенчивая деятельность иностранных зверобоев и рыбаков. Несмотря на официальный запрет российского правительства, норвежские промышленники устраивали промысловые зимовки на Новой Земле, норвежские и английские промысловые суда хищнически истребляли морского зверя и рыб в русских водах. По статистическим данным, английские траулеры выловили за три года (с 1909 по 1911) у наших мурманских берегов 3,2 млн пудов рыбы, почти в два раза больше, чем русские за этот же период. В 1913 году норвежцы имели в наших водах до 90 зверобойных судов, добывших в течение года около 1 млн штук морских зверей, в то время как 10 русских зверобойных судов добыли немного более 62 тыс. голов (прим. к изданию 1953 года). Надо к тому еще заметить, что официальное провозглашение Земли Франца-Иосифа российской территорией и подъем русского государственного флага на мысе Флора состоялись только в конце августа 1914 года. Это было сделано спасательной экспедицией на судне «Герта», прибывшей на поиски экспедиции Г. Я. Седова уже после ухода «Св. Фоки» с мыса Флора. Узнав из записки В. И. Альбанова о пропаже четырех человек на Земле Георга, «Герта» подходила к мысу Гранта, но никого там не обнаружила. .

Но, подойдя к дому, мы убедились, что он необитаем; все окна были заколочены, хотя и неплотно, но в некоторых стекла были разбиты. Дверь в дом была полуоткрыта и занесена снегом, который уже превратился в грязный лед. Нижние бревна дома были занесены тоже снегом, но верхняя часть постройки была свежа и производила впечатление недавно поставленной. Но теперь мы не обращали внимания на детали: нас интересовали какие-то большие ящики, полузанесенные снегом, которые лежали у самого дома. Оторвав доску у одного из них, мы внутри увидели второй ящик, но уже жестяной. Разрезали ножом жесть, и (о счастье!) внутри ящик оказался полон белыми сухарями, галетами. Сейчас же у нас и в карманах и во рту очутились эти чудесные галеты, о которых мы столько времени мечтали. Вскрыли второй ящик, и он оказался тоже с галетами, но уже лучшего сорта. Таких ящиков было пять, и не было сомнения, что все они с галетами. Для того, чтобы понять нашу радость при этом открытии, надо несколько месяцев получать ржаные сухари ограниченными порциями, а в течение полумесяца не видеть ни крошки хлеба или сухаря и питаться одной мясной пищей, без всякой абсолютно приправы, кроме морской воды. Когда вы садитесь за стол и вам подают обед, в котором встречается и зелень, и крупа, и картофель, то вы обращаете внимание на эти горячие или холодные блюда, совершенно игнорируя те несколько кусочков тонко нарезанного хлеба, которые не составляют собственно обеда, а служат как бы приложением к нему. Вы даже не обратите, может быть, внимания, какой вам дали хлеб, сколько дали и сколько вы съели. Я тоже раньше был в таком положении, что не придавал особенного значения хлебу, и никак не предполагал, что по хлебу или даже сухарю можно тосковать, буквально тосковать, даже тогда, когда вы сыты от одного мяса. Читая еще давно описание зимовки Нансена и Иогансена в мрачной хижине на острове Джексона, когда они питались в течение зимы только мясом, мне казались несколько преувеличенными их мечты о сухарях, которые они должны найти на какой-то промысловой шхуне у Шпицбергена, мне казался преувеличенным их восторг, когда они нашли этот хлеб у Джексона на этом же мысе Флора.