Михаил Чванов - Загадка гибели шхуны «Святая Анна». По следам пропавшей экспедиции

Вопрос: Каков был характер и образ жизни Варвары Ивановны?

Ответ: В молодости это избалованная гимназистка, затем скромнейшая и неприспособленная к жизни неумеха. Вечно с книжкой, в молодости в очках, была близорука, а в старости зрение стало нормальное. В молодости часто зарплату тратила на шоколадные конфеты, а потом с кухни Дома младенца питалась. Одевалась очень скромно, даже бедно. Никогда не получала писем ни от кого, родственников не было. Ростом высокая, большие серые глаза, лицо мужского типа, похожа на брата на фотографии.

Никогда не фотографировалась, не любила, уходила от групповых съемок, сейчас не осталось фото никакого, но был прелестный ее фотопортрет, привезенный из Петрограда. Замуж не вышла, сватался простой человек в 20-х годах, не пошла, не могла забыть жениха петроградского, который был из Прибалтики и состоятельный. Всегда говорила, что, если бы вышла за него замуж, была бы счастлива и богата. Готовить не любила, питалась в Доме младенца, иногда давала денет (в последние годы) соседке Андер Анне Лаврентьевне, та покупала мясо, пекла ей пироги, но всегда Андер оставалась в каком-нибудь выигрыше от этого. Была молодая жизнерадостна, восторженна по пустякам, но не любила говорить о своей судьбе одинокой. С середины 30-х годов жила до смерти в крошечной комнатке на ул. Мира, 38 (сейчас дом снесен), очень холодной, печь-голландка не грела, в морозы ей ставили буржуйку. Никаких ценных вещей не было, кроме швейной машинки фирмы Попова и сундучка брата, привезенных в 1918 году из Петрограда. В 1961 году вышла на пенсию, в 1969 году умерла в этой комнатенке; год до смерти почти все время лежала в постели, так как ноги почти не двигались, наверное, ей плохо укол сделали, повредили нерв случайно (таково было общее мнение медсестер из Дома младенца). Любила кино и театр, хорошо знала о том, что брат упоминается в книгах и какое-то кино раз 5 смотрела, где мелькало название на большом пароходе „В. Альбанов“.

Последние десятилетия ходила очень бедно одетой, в середине 50-х годов я подарила ей много носильных вещей от умершей свекрови, и в этих вещах она ходила до самой смерти.

Вопрос: Какие вещи остались у нее от брата?

Ответ: В сундучке, размером примерно 70×40×60 сантиметров, с полукруглой крышкой, в котором брат хранил свои вещи в плаваниях, остались все его вещи, привезенные из Петрограда: фотографии, портсигар из лыка, модель судна, бумаги какие-то и самая дорогая для брата, а потом и для Варвары Ивановны вещь: рукопись в ¼ газетного листа в картонном переплете. В ней было много фотографий и рисунков чернилами и карандашом, подклеенных к листам и от руки (хорошо помнит) рисованная на плотной бумаге карта с путем судна во льдах, собственноручно рисованная братом.

Карта складывалась в 4 сгиба, составляя целое с рукописью, где буквы то ли на гектографе, то ли на четкой пишущей машинке со шрифтом старой орфографии. В этом же сундучке и ее личные вещи, документы и деньги сохранились.

Вопрос: Когда, кому и что из этих вещей она отдала?

Ответ: За несколько лет до войны к ней приезжали двое от Визе или писателя Каверина и, пообещав вознаграждение, выпросили фотографии, какие-то бумаги и мелкие личные вещи брата. За это некоторое время спустя ей прислали 50 рублей, хотя обещали больше и пенсию за брата. Ее это обижало. Тогда же она мне говорила, что не отдала главной ценности — рукописи с картой.

Вопрос: Почему Вы считаете, что она не отдала главную рукопись?

Ответ. Я хорошо знаю, что эта рукопись с картой и вклеенными рисунками находилась у нее в сундучке и после войны, и до самой смерти, так как и после войны она давала мне читать, всего раза 4 я ее перечитывала. За несколько лет до смерти она предлагала мне взять эту рукопись, говоря: „Возьми, сохрани, чувствую себя уже больной“. Но я почему-то постеснялась и не взяла, о чем потом очень жалела, когда рукопись эта после ее смерти не нашлась.

Вопрос: Куда же, по Вашему мнению, могла деться эта рукопись?

Ответ: Может, конечно, она сдала ее в музей, но вряд ли, так как уже плохо ходила и больше лежала. А если не сдала в музей, то только одна причина — кто-то у нее взял, или накануне смерти или сразу же после смерти. А взять могли только соседи по квартире, к которым перешли все ее скудные пожитки. Более всего я предполагаю, что могла рукопись взять ее соседка Андер Анна Лаврентьевна, которая ей помогала, но всегда с выгодой для себя. А когда нам в Дом младенца сообщили, что Варвара Ивановна умерла, спустя несколько часов приехали для организации похорон, то Андер А. Л. не отрицала, что вот, дескать, денег только 80 рублей у Альбановой нашлось. Значит, она первая после смерти Варвары Ивановны осмотрела все ее „богатство“ и взяла эти 80 рублей, но не отдала нам на похороны, сказав, что сделает плиту на могилке, да так и не сделала. Хоронили на сборы Дома младенца. Эта Андер А. Л., хотя и работала санитаркой в нашем же Доме младенца, но была грамотная и знала, что Варвара Ивановна очень дорожила этой рукописью. Она сейчас на пенсии, живет где-то в красноярских „Черемушках“ — и дети у нее грамотные, специалисты, работают где-то на Севере.

В 1974 году с приехавшим из Иркутска краеведом Яцковским А. И. мы вместе три раза ездили к Андер А. Л. насчет рукописи, она нас избегала, а когда не удалось, решительно заявила, что не брала. Но если кто взял, то кроме нее — некому, так как другие соседи — старушка, которая присматривала за Варварой Ивановной, и супруги-пенсионеры, взявшие пустой сундучок, когда очищали комнату Альбановой, ничего не знали о ценности рукописи и были далеко от того, чтобы интересоваться такими вещами…»

Они-то могли и выбросить, подумал я. Я уже знал такие примеры.

«Вопрос: Повторите, пожалуйста, какой вид имела рукопись?

Ответ: Большого формата, в ¼ газетного листа, на плотной бумаге, с мягким, но прочным переплетом. На оборотах страниц много подклеенных рисунков, больше рисованных карандашом. Она была в хорошем состоянии. Сразу видно, что не ветхая макулатура, а что-то нужное. Не могли выбросить даже незнакомые люди. В ней описывалось его путешествие, но карта была рукописная, удобно складывалась в 4 сгиба…»

В сопроводительном письме, отправленном через 10 дней уже из Хатанги, Владилен Александрович добавлял:

«Я послал Вам протокольную запись беседы с Н. Г. Ивановой, той самой, с которой в 1974 году Яцковский беседовал и пытался найти „бумаги“, оставшиеся в сундучке. Но то ли он не поверил Ивановой, то ли не точно выспросил, что за бумаги остались, и в письме к Вам не упомянул, видимо, что сохранялась до самой смерти Варвары Ивановны „рукопись“, но я думаю, что это был корректурный экземпляр его книги, может, даже типографский с наклеенными рисунками, хотя Иванова упорно твердит, что „буквы были какие-то не типографские“.