Павел Мельников-Печерский - На горах (Книга 1, часть 1)

Глядь, на ночном столике часы... Как так?.. Как они туда попали?.. Часы те самые, что Брайтон ему подарил, вот и круг, вот и треугольник и надпись... Появленье часов на столике объяснялось очень просто: воротясь в первый раз в номер, Меркулов бессознательно снял их и положил у постели, а потом и забыл. Но теперь это казалось ему делом необычайным, непостижимым, сверхъестественным. "Добрый знак, хорошая примета",- решил он и вдруг рассвистался. За несколько минут перед тем дразнили и сердили его слышные издалека крики цыганской песни и звуки роговой музыки. Теперь и роговая музыка показалась приятной, даже чрезвычайно изящной, а песни цыган просто восхитительными...

Даже в звуках турецкого барабана, что без умолку бухал в каком-то сколоченном из барочных досок комедиантском балагане, Никита Федорыч находил что-то прелестное, что-то необычайно гармоничное... Взглянул на часы десять... Ну теперь Митенька скоро воротится, может быть и от Дорониных пришлют, может быть сам Зиновий Алексеич приедет... Чем бы до тех пор заняться?. Позвонил, спросил каких-нибудь газет. Подали "Ярмарочный листок", и он углубился в его чтение. Читает, сколько ржи на пристанях, сколько овса, пшена, муки - все цифры, цифры и цифры... Глядит он на эти цифры внимательно, но ничего в них не видит и вовсе не об них думает... Думает про невесту, думает про Веденеева, про тюленя, про Морковникова, про Брайтона и про Марью Ивановну, но ни над чем не может остановиться, ни над каким предметом не может сосредоточиться... Больше все Брайтон да Брайтон да его подаренье... С год прошло, как не вспоминал англичанина, а сегодня он у него беспрестанно на уме...

"Это от того сна,- думает Меркулов.- Как, однако, я живо видел его, как есть наяву... Так же точно и после смерти - тогда ведь все равно, что день, что тысяча, миллион лет... Американец тогда у Брайтона правду говорил... А у нас мытарства!.. Нет, так лучше, как американец говорил: только что умрешь, тотчас тебе и суд, тотчас тебе и место, где господь присудит... Как он милосерд, как он премудр, как это хорошо он устроил! Что час, что тысяча лет ему все одно... А что это за вера фармазонская?.. Тайная... Как бы узнать?.. Морковников не знает ли?.. Разве с Марьей Ивановной познакомиться, ее расспросить?.. Не скажет, пожалуй... тайности ведь у них". Дверь с шумом растворилась.

- Наконец-то! - вскликнул Никита Федорыч и кинулся было обнимать Веденеева. Но это был не Веденеев.

- Давеча, в обеденну пору, стучал я, к вам стучал в каюту, государь мой, так-таки не мог добудиться. Нечего делать - один пообедал... теперь уж не уйдете от меня. Пойдемте-ка ужинать... Одиннадцатый уж час...

Так говорил Василий Петрович, растопыря врозь руки, будто в самом деле хотел изловить Меркулова, ежели тот вздумает лыжи от него навострить.

- Я ведь не ужинаю, Василий Петрович. Да и есть-то вовсе не хочется,сказал Меркулов.

- Как так?..- с удивлением вскрикнул Морковников.- Не обедал, да и ужинать не хочет!.. На что это похоже?.. Смирять, что ли, себя вздумали?.. Нет, батюшка, этого я не позволю. Покончим с тюленём, тогда хоть совсем от еды откинься, хоть с голоду помри - тогда мне все равно... А до тех пор не позволю, ни под каким видом не позволю. Извольте-ка, сударь, идти со мной в общую залу. У Федора Яковлича рыба отменная, по всей ярманке лучше нет. Куда до него Барбатенке, да хоша б и самому модному вашему Никите Егорову...

У них насчет рыбного тех же щей да пожиже влей. Подают красиво, любо-дорого посмотреть, да еда-то нам по брюху не приходится, не по русскому скусу она... Идем же, идем, нечего попусту лясы точить. И схватил Меркулова за руку.

- Хоша и силком, а уж стащу друга поужинать,- говорил он.- Сердись, не сердись, по мне, брат, все едино... А на своем уж беспременно поставлю!.. Как это можно без ужина?.. Помилуйте!

- Да ей-богу же в горло кусок не пройдет. Я так с вами давеча назавтракался, что, кажется, и завтрашний день есть не захочу.

- Нельзя, голубчик, нельзя,- стоял на своем Морковников.- Ты продавец, я покупатель,- без того нельзя, чтобы не угоститься... я тебя угощаю... И перечить ты мне не моги, не моги... Нечего тут - расходы пополам... Это, батюшка, штуки немецкие, нашему брату, русскому человеку, они не под стать... я угощаю - перечить мне не моги... Ну, поцелуй меня, душа ты моя Никита Федорыч, да пойдем скорей. Больно уж я возлюбил тебя.

И, не дождавшись ответа, купчина облапил Меркулова и стал целовать его со щеки на щеку.

- Какие бы цены на тюленя завтра ни стали, тотчас сполна чистоганом плачу,- говорил Василий Петрович.- Слова не вымолвлю, разом на стол все до последней копейки. Помни только давешний уговорец, - гривну с рубля скостить... Уговор пуще денег... Да ну же, пойдем!.. Чего еще корячиться-то?.. Зовут не на беду, а на еду, а ты еще упираешься!.. Еда, любезный ты мой, во всяком разе первеющее дело!.. Чтоб мы были без еды?.. Опостылел бы тогда весь белый свет. А я и на предбудущую ярманку и навсегда твой покупатель. Коли хорошо пойдет завод, втрое, вчетверо больше буду брать у тебя... Только того из памяти не выкидывай - гривна скидки... Да ну же пойдем... Нечего тут еще кочевряжиться!.. Пойдем, говорю,- больно уж я возлюбил тебя. И потащил Меркулова за руку.

* * *

А Митеньки все нет как нет. Что станешь делать? Пошел Никита Федорыч с безотвязным Морковниковым, хоть и больно ему того не хотелось. "Все равно,подумал,- не даст же покоя с своим хлебосольством. Теперь его ни крестом, ни пестом не отгонишь". И наказал коридорному, как только воротится Веденеев либо другой кто станет Меркулова спрашивать, тотчас бы повестил его.

Никита Федорыч с Морковниковым едва отыскали порожний столик,- общая зала была полным-полнехонька. За всеми столами ужинали молодые купчики и приказчики. Особенно армян много было. Сладострастные сыны Арарата уселись поближе к помосту, где пели и танцевали смазливые дщери остзейцев. За одним столиком сидели сибиряки, перед ними стояло с полдюжины порожних белоголовых бутылок, а на других столах более виднелись скромные бутылки с пивом местного завода Барбатенки. Очищенная всюду стояла.

Подлетел половой в синей канаусовой рубахе, отороченной тоненькими серебряными позументами. Ловко перекинув на левое плечо салфетку и низко нагнувшись перед Морковниковым, спросил у него:

- Что потребуется вашему почтению?

- Сперва-наперво, милый ты мой, поставь нам водочки да порцию икорки хорошенькой,- сказал Василий Петрович.

- Зернистой прикажете али паюсной? - почтительно опуская глаза, спросил половой.

- Знамо, зернистой,- паюсну сам ешь,- ответил Морковников.- Самой наилучшей зернистой подавай.

- Стерляжьей не прикажете ли? Сейчас только вынули,-осклабясь во весь рот, сказал половой.

- Тащи порцию. Да балыка еще подай. Семга есть?