Валентин Мельников - Запах чабреца

Но к счастью, ничего страшного со мной не произошло, отделался ушибами. И бабушка и Бурул жалели меня, только дедушка оставался невозмутимым. Но однажды вечером, когда бабушка и Бурул хлопотали у очага возле юрты, он вдруг сказал мне:

-Доблестный джигит не тот, кто гарцует на коне, а тот, кто однажды упав, не боится снова вскочить на него.

Я часто вспоминаю эти слова и как же благодарен за них моему славному, суровому на вид и скупому на похвалы деду.

Я лежал в юрте, на мягкой постели, и мучился от мыслей о том, как теперь встречусь с Камилей. Мой мальчишеский поступок наверняка еще больше отдалит ее от меня. Я представлял ее насмешливый, презрительный взгляд и как-то в самую горькую минуту даже пожалел, что не погиб. Может хоть тогда она оценила бы меня и прониклась сочувствием.

На второй день бабушка напоила меня чаем, заваренным на каких-то успокаивающих боль травах. От этого чая мне в самом деле стало легче и после обеда я не заметил, как задремал.

Проснулся вдруг как от толчка . Рядом сидела Камиля. Взгляд ее выражал тревожное ожидание и... еще что-то такое, от чего мне стало жарко и закружилась голова.

Мы долго молчали. Потом Камиля спросила:

- Скажи честно, ты это сделал из-за меня, да?

И я сознался и уже не в силах сдержаться рассказал ей про все свои переживания и мучения.

- Глупенький, - улыбнулась она и погладила своей нежной ладошкой мою руку. От этого прикосновения я впал в такое состояние восторга, какое, наверное, бывает только, когда паришь на дельтоплане в свободном полете высоко над землей (мне приходилось наблюдать такой полет). Не знаю, как не вылетел от избытка чувств через тюндюк юрты. Может, кому-то это покажется смешным, но именно так все было тогда.

Наши отношения снова стали прежними. Теперь у меня было больше свободного времени, так как бабушка упрекнула деда за то, что чересчур много требует от внука, и я получил "вольную".

Пережитое потрясение не отвратило меня от увлечения верховой ездой. И я подумал: как было бы здорово вместе с Камилей скакать по горам и объездить все вокруг.

Она как-будто ждала, что я предложу ей именно это, и без колебаний согласилась. Я опасался, что Камиля может не справиться с лошадью и при первой выездке хотел помочь ей сесть в седло. Но она обошлась без моей помощи. Ее конь резво взял с места, а Камиля все подгоняла легкими ударами камчи и понуканиями "Чу!" "Чу!". Мы проскакали по долине из конца в конец. Наши легкие на подъем киргизские лошадки ходко вынесли нас на вершину горы и отсюда, с высоты птичьего полета, во всю ширь распахнулась панорама тихого светлого дня над долиной и холмами со сверкающей на солнце извилистой речкой, пойменными тугаями из тальника, облепихи и барбариса. Дед рассказывал, что здесь хоть и реже, чем раньше, но все еще встречаются косули, кабаны и фазаны.

Всюду, куда ни кинь взгляд, уже чувствовался исход лета. Птицы, облетывая молодь, сбивались в большие стаи. Оранжевыми плодами начали украшаться кусты шиповника и облепихи. Посвежел воздух; похолодела вода в речке и ручьях, становясь прозрачнее и приобретая снежно-бутылочный оттенок. Прокаленные летним зноем, с пожухлыми травами, каменистые южные склоны предгорий в эти предосенние дни манят к себе путников горько-пряным ароматом набравшего силу чебреца. В одну из наших прогулок, ведя коней под уздцы, мы набрели на место, где его было особенно много. Я на ходу нарвал букет розовато-лиловых цветочков на жестких стеблях и подарил Камиле.

Она понюхала и пришла в восхищение.

- Какой странный, дикий и волнующий запах! У меня от него даже голова закружилась. Давай немножко посидим здесь, - сказала она.

Я отвел лошадей к большому кусту шиповника и закрепил поводья на пучках колючих стеблей. Мы присели на теплый камень и оказались так близко, что наши плечи тесно сошлись. Я мягко привлек ее податливую руку к себе на колени....И почувствовал ответное пожатие. Тотчас жаркая волна накрыла меня с головой, я потерял дар речи и не в силах был даже пошевелиться. Трудно сказать сколько бы мы просидели так, но Камиля вдруг высвободила руку, встала и с вызовом, играя лукавой, поддразнивающей улыбкой, посмотрела на меня. Я впервые видел ее такой и на всю жизнь запомнил этот обжигающий взгляд. Теперь-то я знаю, что он означал. Но тогда я еще не был мужчиной и в своем трепетном бессилии не воспользовался случаем, дарованным судьбой.

На следующий день, сколько я ни звал, Камиля не вышла из юрты. Я обиделся и долго бродил вокруг в одиночестве. Спустя два дня мы все же встретились и немного погуляли. Камиля была задумчива и сдержана, но ни отчуждения, ни сухости я не почувствовал, зато появилось нечто новое - мягкая непринужденность и какое-то заботливое, уступчивое внимание, какое, наверное, бывает только у взрослого человека к ребенку. Так же она вела себя и в последующие встречи. Меня это смущало, злило, и наши отношения день ото дня тускнели.

Вскоре ее забрали домой, а через несколько дней настал и мой черед уезжать.

Дальнейшая жизнь не обидела меня - я познал и женщин, и любовь, и семейные узы. Но каждый раз, вдыхая неповторимый терпкий запах горного чебреца, я воскрешаю в памяти Камилю и на душу светлым облачком наплывают дорогие воспоминания, и я вижу стройную девушку с голыми загорелыми руками, и горечь сожаления по несбывшемуся туманит голову как чебрец.

Признаюсь вам, я часто любуюсь хорошенькими, грациозными в каждом своем движении девушками и завидую парням, которым они достанутся. Увы, беспощадное время все дальше отодвигает от меня очарование и прелесть молодости, доступные ей возможности осыпаются как листья в осеннем саду. А огонь желаний в душе по-прежнему не угасает, только теперь жизненная зрелость придает им более строгую и ясную огранку. Я постепенно постигаю науку понимать других и самого себя и не ропщу на природу за то, что обделяет меня, ибо не она порождает противоречия, а мы сами. В мире властвует череда ритмов, и мы должны подчиняться им и не слать проклятия, когда сами собой опадают лепестки прекрасного цветка.

В пору благодатного августа, когда солнце умеряет свой жар, мне почему -то всегда вспоминается наше далекое лето в горах, и я с безотчетной надеждой уезжаю на денек в предгорное село, где живут мои родственники. Брожу по покатому полю у подножия холма среди пасущихся овец и лошадей, прохаживаюсь по зеленой улице, где в теплой придорожной пыли купаются воробьи, а за оградами в садах доспевают румяные яблоки, груши и персики, наливаются таинственным солнечным янтарем виноградные грозди и падают на землю переспевшие, лопающиеся от сладкого сока сизые сливы. Эта щедрость земли навевает мне мысли о женщине, лоно которой дарит новую жизнь...