Андрей Ястребов - Боже, спаси русских!

«Сума» подбиралась к человеку так же незаметно, как и тюрьма. В пьесах Островского «Не было ни гроша, да вдруг алтын», «Трудовой хлеб», «Пучина» мы видим, как жизнь подталкивает самого обычного человека к непростому решению – идти и просить у добрых людей на бедность.

Нищие бродили с места на место, побираясь «под окнами». Похоже, в старину это было своего рода образом жизни. Да отчасти и сейчас. Согласно словарю Брокгауза и Ефрона, самый распространенный тип нищих в Российской империи составляли странствующие певцы, большей частью слепые, например, в Малороссии слепцы – старцы, бандуристы или кобзари. К нищенству примыкает странничество, паломничество, бродяжничество. «В основе этих явлений видна религиозная подкладка, но осложненная славянской непоседливостью, страстью к переходу с места на место, – объясняют Брокгауз и Ефрон. – Таким образом, у нас вырабатывается особый тип нищенства, резко отличающийся от нищенства западноевропейского. Западный нищий в огромном большинстве случаев умственно, нравственно и материально беден; у нас нищий, особенно в прежние, не особенно давние времена, был подчас человек бывалый, persona grata в каждом доме, куда он входил, интересный и неистощимый рассказчик про то, "где он бывал"».

Нищие часто группировались в ватаги или устраивали особые нищенские цехи. Во главе цеха стоял особый атаман, из слепых: чтобы иметь право носить название заправского нищего, нужно было шесть лет состоять учеником, внося ежегодно 60 коп. (на нищенскую свечу), и выдержать экзамен в знании молитв, нищенских стихов и песен (кантов) и особенного нищенского языка. В цехе имелись еще ключник-казначей и сотские и десятские, с определенными правами. Выборы начальствующих лиц происходили на собраниях ватаги, которые созывались для решения особенно важных дел и для наказания виновных (исключение из ватаги, штраф, отрезывание торбы – нищенской сумы). Эти собрания помогали нищим организоваться, как для совместного сбора подаяния, так и для помощи друг другу в странствованиях по монастырям, ярмаркам.

Сегодняшние нищие также вызывают немало подозрений – за ними видятся действия сплоченной команды, неплохо зарабатывающей деньги. «Ох уж эта нищенская мафия», – ворчат люди. В дом уже никто из нас нищего не пустит. А вместо того, чтобы побираться под окнами, современные нищие предпочитают бродить по вагонам метро и электричек.

Финал рассказа Чехова «Мужики» повествует о людях, которым не осталось иного пути в жизни, кроме нищенства. «Когда подсохло и стало тепло, собрались в путь. Ольга и Саша, с котомками на спинах, обе в лаптях, вышли чуть свет; вышла и Марья, чтобы проводить их. Идти было в охотку, Ольга и Саша скоро забыли и про деревню, и про Марью, им было весело, и все развлекало их. То курган, то ряд телеграфных столбов, которые друг за другом идут неизвестно куда, исчезая на горизонте, и проволоки гудят таинственно; то виден вдали хуторок, весь в зелени, потягивает от него влагой и коноплей, и кажется почему-то, что там живут счастливые люди. Остановившись около избы, которая казалась побогаче и новее, перед открытыми окнами, Ольга поклонилась и сказала громко, тонким, певучим ГОЛОСОМ:

– Православные христиане, подайте милостыню Христа ради, что милость ваша, родителям вашим Царство Небесное, вечный покой.

– Православные христиане, – запела Саша, – подайте Христа ради, что милость ваша, Царство Небесное...»

В нищенстве, по мнению христианина, не было никакого греха, только беда. Может, даже и не беда, а особая благодать. Ведь сам Христос и его апостолы жили в гонениях и на подаяния. Мы это слышали, но это мало кого успокаивает. Мы не апостолы. Кстати, в Сибири апостолам пришлось бы весьма туго...

«Царь, да Ермак, да Сибирь, да тюрьма...» – каждое из этих слов, собранных в одной строке Александром Блоком, сродни судьбе. Конечно, Сибирь для русского человека связана с образами ссыльных. Она напоминает о Ермаке и героических страницах русской истории. Она же была местом, куда тысячи русских людей бежали по доброй воле, где им удалось вдали от государственного надзора наладить свою жизнь. Об этом факте иностранцы практически не писали. Может быть, даже и не знали.

До самой Сибири иноземцы добирались нечасто, но постоянно размышляли о ней в своих сочинениях. Особенно пугала мысль о Сибири маркиза де Кюстина: «Здесь на каждом шагу встает передо мною призрак Сибири, и я думаю обо всем, чему обозначением служит имя сей политической пустыни, сей юдоли невзгод, кладбища для живых; Сибирь – это мир немыслимых страданий, земля, населенная преступными негодяями и благородными героями, колония, без которой империя эта была бы неполной, как замок без подземелий».

Для Александра Дюма Сибирь была в первую очередь местом ссылки декабристов. Он воспевает подвиг своей соотечественницы Полины Гебль, отправившейся в этот страшный край зимы за своим русским возлюбленным, декабристом Анненковым.

Другой француз, смелый фантаст Жюль Берн, представлял Сибирь по-другому – как экзотический край и арену для самых удивительных приключений. Он даже написал о Сибири целый роман «Михаил Строгов», причем Тургенев назвал его лучшим романом Верна. Фантазия француза разгулялась. Не на шутку.

Роман начинается с новости об оккупации и восстании во всей Восточной Сибири. Известия о беспорядках принес императору России один из министров. Встревоженный император отправил в Иркутск офицера Михаила Строгова. Выбор был не случаен: отец с детства приучил Строгова к охоте на медведей, и своего первого мишку наш герой завалил в четырнадцать лет (ну какой же роман о России без медведей). Строгов умел ориентироваться по расположению веток на дереве (ну мог бы и компас взять), при необходимости мог не спать по десять суток (иностранцы всегда были самого высокого мнения о русской выносливости). Итак, Строгов отправился в Иркутск. По дороге к нему присоединилась девушка Надя, которая пробиралась к своему отцу. Ну какой же французский роман без девушки! Описывая путь героев романа от Красноярска до Иркутска, Берн рассуждает о нашей сибирской зиме: «Случается даже, что вслед за летом непосредственно наступает зима. Эти ранние зимы поражают своей суровостью: бывают такие сильные морозы, что ртуть в термометре падает до точки замерзания (около 42° ниже нуля). Мороз в 20° ниже нуля считается сносной температурой».

Берн описывает природные явления, характерные, по его мнению, для Сибири: «В то время как шел лед, на озере совершались весьма любопытные явления. То были горячие источники, брызжущие великолепными фонтанами из артезианских колодцев, которыми природа наделила даже самое дно Байкала. Кипящая вода высоким столбом била прямо из озера, мириады брызг, сверкающих на солнце, рассыпались целым радужным снопом, почти моментально замерзая в воздухе». Вот такие удивительные байкальские аномалии! Спешим уведомить читателя, что в романе счастливый конец: Строгов разрушает козни революционера Огарева. Сибирь спасена.