Альберт Аспидов - Петербургские арабески

Вместе с тем для такого большого предприятия, каким была винная монополия, нужно было создать и соответствующую материальную базу. Так, по всему пространству империи в крупных городах стали строить казенные очистные винные склады. Строили их по типовым проектам с конца 1890-х годов в модном тогда стиле кирпичной архитектуры. Корпуса с неоштукатуренными снаружи красными стенами воздвигали быстро (как затем будут строить в годы пятилеток). Оснащены они были соответствующим оборудованием. На все это правительству с 1896 по 1902 год пришлось затратить громадную по тем временам сумму: 122 миллиона рублей — в пределах только европейской части России.

В эти склады и привозили из провинции выкуренный спирт. Здесь он очищался от вредных примесей, сивушных масел — ректифицировался. Винный спирт крепился до 91–95°. Из него затем делали водку (крепостью не ниже 40°), крепили виноградные вина… Заполненные казенным питием бутылки, во избежание всяких возможных подмен содержимого, опечатывали сургучом, и они были готовы для продажи. Продавали вино по казенной цене (достаточно умеренной) и только на вынос — тут же на складе или в казенных винных и доверенных частных лавках. В питейных заведениях (число их сократилось вдвое) разрешалось подавать только казенное питие и только в запечатанной посуде. Исключение делалось лишь для заведений трактирного промысла высшего типа (гостиниц и ресторанов). Здесь разрешалось подавать казенную водочку в традиционных красивых графинчиках и по вольной цене.

Большие первоначальные затраты на сооружение очистных винных складов быстро окупились. С введением винной монополии ежегодно в казну стало поступать от введенной казенной продажи питий 600–800 миллионов рублей (около одной трети от всех обыкновенных доходов). Были и другие достижения, о которых в то время писали: «Все с полным единодушием отзываются о благотворных результатах реформы, давшей народу здоровое вино и изменившее характер питейной отрасли. Сократилось число буйств, уменьшилось количество прогульных дней на заводах, фабриках и экономиях, лишились возможности беднейшие классы населения пропивать хлеб, одежду и домашнюю утварь». К числу главных достоинств монополии современник относил и другое, очень важное: «…благодаря отсутствию в казенном вине вредных примесей прекратилось тяжелое состояние похмелья».

Такие национальные достижения были продемонстрированы и на знаменитой парижской всемирной выставке 1900 года. Здесь общее внимание привлекал красивый, исполненный в готическом стиле русский «Павильон казенной продажи питий». Заинтересовался этими достижениями и президент Франции. Предполагая, что винную монополию можно ввести и в их стране, Фор определил к Витте своего представителя, с которым министр затем ездил по губерниям. Витте тогда усомнился, что сделанное в России при Александре III возможно повторить в республиканской Франции: «При парламентском режиме вообще, а при республиканском в особенности введение такой реформы почти немыслимо, так как она задевает столько интересов высших лиц и вообще лиц с достатком, что по нынешнему времени никакой парламент такой реформы не пропустит… при выборе депутатов в Палаты, можно сказать, первенствующую роль играют лица, содержащие кабак во всех его видах».

Вновь обращаясь к фотографии, с которой начался наш рассказ, можно добавить, что казенный очистной винный склад, в один из цехов которого заглянул известный Карл Булла, находился тогда по адресу Обводный канал, 159. Опрятно и даже кокетливо на фотографии выглядят мойщицы, снабженные соответствующими техническими новшествами, облегчающими их труд. Начальство склада здесь тоже постаралось себя увековечить. Здание, в котором все это происходило, сохранилось. Оно уже числится под № 195 — на углу Обводного канала и улицы Циолковского. Ныне в нем разместился бизнес-центр «Циолковский». Тоже знамение, но уже нашего времени.

У Министерства внутренних дел до 1917 года были две служебные министерские квартиры. Одна находилась в доме № 16 по набережной Фонтанки. Другая занимала дом № 61 по Большой Морской улице, на набережной реки Мойки. Когда в конце апреля 1906 года саратовский губернатор П.А. Столыпин согласился принять предложенную ему должность министра внутренних дел, то ему пришлось выбирать одну из этих квартир для предстоящей жизни в столице. Столыпин выбрал дом, что был на реке Мойке. Во-первых, потому что у него была большая семья — пять дочерей и сын, — а этот дом был более приспособлен для семейной жизни. А затем и потому, что «фонтанный дом» вместе с богато убранными апартаментами имел и дурную репутацию «золоченого саркофага Сипягина»: в нем жили погибшие в недавние годы министры внутренних дел Сипягин и Плеве. Такое неожиданное и резкое повышение по службе Петра Аркадьевича не радовало. В это смутное, революционное время всякое новое назначение являлось не радостным вознаграждением, а, скорее, наказанием. Особенно назначение на министерское кресло. На министров охотились — в них стреляли, в них кидали бомбы.

Однако обстоятельства сложились так, что, несмотря на первоначальный выбор, Столыпину пришлось все же жить в доме на Фонтанке.

П.А. Столыпин.

Прибывшая из Саратова в мае семья Столыпина вначале разместилась на Министерской даче, что была на Аптекарском острове, рядом с Ботаническим садом. Дача представляла собой двухэтажный деревянный дом на набережной Большой Невки. На нижнем этаже были служебные помещения (кабинет, приемная, зал заседаний), на верхнем — жилые комнаты.

В эту весну 1906 года в Петербурге появилась еще одна, не виданная ранее достопримечательность — Государственная дума в Таврическом дворце. Ее обширные ложи, предназначенные для публики, были переполнены, как в театре. Побывала там и старшая дочь Столыпина, Мария, в день выступления отца. Она так описала свои впечатления:

«Я первый раз увидела моего отца, выходящего на трибуну! Ясно раздались в огромной зале его слова, каждое из которых отчетливо доходило до меня… Он был поразительно серьезен и спокоен… Недолго дали говорить моему отцу спокойно: только в самом начале его речи все было тихо, но вот понемногу на левых скамьях начинается движение и волнение, депутаты переглядываются, перешептываются. Потом говорят громче, лица краснеют, раздаются возгласы, прерывающие речь… Скоро возгласы превращаются в сплошной рев. Папа все стоит на трибуне и лишь изредка долетает до слуха, между криками, какое-нибудь слово из его речи. Депутаты на левых скамьях встали, кричат что-то с искаженными, злобными лицами, свистят, стучат ногами и крышками пюпитров… Невозмутимо смотрит папа на это бушующее море голов под собой, слушает несвязные, дикие крики, на каждом слове прерывающие его, и так же спокойно спускается с трибуны и возвращается на свое место».