Павел Рейфман - Из истории русской, советской и постсоветской цензуры

Погодин возмущен статей «Россия и Западная Европа в настоящую минуту». Не её содержанием, а тем, что она — плагиат материалов сторонников теории «официальной народности», самого Погодина, Шевырева. Краевский даже перещеголял их. Как тут было не возмущаться и не завидовать? (Лемк. 212-13).

Комитет с одобрением отозвался о статье Краевского. Бутурлин писал о ней Уварову, как об «отличающейся верным взглядом на описываемый предмет, беспристрастным, чуждым какого-либо ласкательства и внушающей тем более доверия изложением, особою полнотою религиозного чувства и патриотическим увлечением, достойным всякой похвалы» (214). О статье доложено царю, который выразил Краевскому через комитет, а тот через Уварова, свое удовлетворение.

Меншиковскому комитету необходимо было искать и конкретные примеры, чтобы доложить царю о плодотворности своей деятельности, подтвердить вредность направления журналистики. Сперва остановились на статье К.С?. Веселовского в «Отечественных записках» о жилищах рабочего люда в Петербурге, «как вредной для общественной безопасности» (201). Но «грозу» пронесло. В последний момент Дегай нашел нечто лучше, в том же томе журнала Краевского, повесть М.С. «Запутанное дело». Вероятно, этому способствовала и записка сотрудника III отделения М. Гедеонова, обратившего внимание на повесть и так излагавшего ее смысл: «Богатство и почести — в руках людей недостойных, которых следует убить всех до одного». Особенное внимание обращалось на сон Мичулина (изображение общества в духе утопического социализма, в виде пирамиды, где верхи давят на нижние слои — ПР ): «В этом сне нельзя не видеть дерзкого умысла — изобразить в аллегорической форме Россию» (201). О повести доложено царю. Она признана «наиболее ''предосудительным'' и ''резким'' из всех, рассмотренных комитетом произведений». 21 апреля1848 г. автора, Салтыкова, арестовали. Над ним нависла угроза разжалования в солдаты и отправки на Кавказ. В конечном итоге Николай приказал: « снисходя к молодости Салтыкова» , за «вредный образ мыслей и пагубное стремление к распространению идей, потрясших уже всю Западную Европу», выразившихся в обеих его повестях («Противоречия» и «Запутанное дело». Курсив текста- ПР ), сослать Салтыкова на службу в Вятку (под особый контроль местного губернатора). 28 апреля Салтыков, в сопровождении жандармского офицера, отправлен в ссылку (не дали даже дня на сборы и прощание с родными).

Исчерпав свои функции столь доблестным деянием , Меншиковский комитет прекратил свое существование. Взамен его учрежден постоянный комитет, тоже негласный, с задачей наблюдения не только за периодикой, но и за книгами, Комитет 2-го апреля (1848 года), под руководством Д. П. Бутурлина. Кроме руководителя в Комитет назначены его членами Корф и Дегай. С некоторыми изменениями в составе, комитет существовал 8 лет, до смерти Николая. Его задачи сводились к следующему: 1.Осуществлять высший, в нравственном и политическом отношении, надзор за духом и направлением книгопечатанья. 2.Не касаясь цензуры, рассматривать то, что уже появилось в печати и докладывать о своих выводах царю. 225 3.Как установление неофициальное и негласное, комитет сам по себе не имеет никакой власти, все его заключения проходят через высочайшее утверждение, которое председатель комитета объявляет Уварову, а тот предает гласности (205).

Председателем комитета утвержден Дмитрий Петрович Бутурлин (1790–1849 г.). Участник Отечественной войны. Полковник (генералом стал уже после войны). В 30-е — 40-е гг. — тайный советник, присутствующий в Сенате. Затем действительный тайный советник, член Государственного совета. В 1843 директор Императорской публичной библиотеки. Автор нескольких исторических сочинений на русском и французском языках, воспоминаний об Отечественной войне («История военной кампании 1812 г. Князь С. Г. Волконский»). В его «Истории…» много ошибок, подтасовок фактов, неумеренных похвал влиятельным живым особам и ругани мертвых и невлиятельных (206). О нем много рассказывается в воспоминаниях графини А. Д. Блудовой, основанных на рассказах ее отца, Д. Н. Блудова, видного государственного деятеля, отнюдь не либерала, но и не мракобеса. Лемке подробно цитирует эти воспоминания. Блудов резко расходился с Бутурлиным по вопросам цензуры: «Было ли это уже что-то болезненное у Бутурлина, или врожденная резкость и деспотизм характера (которые неоспоримо существовали в нем), но он доходил до таких крайних мер, что иногда приходилось спросить себя: не плохая ли это шутка?» (206). Так, например, Бутурлин хотел, чтобы из акафиста (хвалебного славословия Христу, Богородице, святым) Покрова Божией Матери вырезали несколько стихов, находя, что они революционные (206). Блудов возражал: он-де таким образом осуждает своего ангела, св. Дмитрия Ростовского, сочинителя акафиста. «Кто бы ни сочинил, тут есть опасные выражения», — отвечал Бутурлин. Речь шла об упоминаниях в акафисте жестоких владык, укрощении их, о неправедных властях, «зачинающих рати». Блудов напоминал Бутурлину, что и в «Евангелии» есть места, осуждающие злых правителей. «Так что ж? — возразил Дмитрий Петрович, переходя в шуточный тон, — если б „Евангелие“ не было такая известная книга (так!), конечно, надо бы было цензуре исправить ее» (206).

Помимо Бутурлина, в состав комитета входили Модест Андреевич Корф и Павел Иванович Дегай. Первый — умный, лукавый царедворец, карьерист, на голову выше окружавших его посредственностей, не стесняющийся в средствах (выше мы говорили об его «Записке»). Он старается сблизиться с царем, более или менее успешно. Ему Николай рассказывает о свидании с Пушкиным, прибывшим из ссылки. Корф пишет о благоволении к нему царя, о прогулке и разговоре с ним на вокзале в Царском селе. По его словам, Николай с одобрением отзывался о деятельности Комитета, осуждал критику Петра I, говорил о благотворно изменившемся после нагоняя направлении «Отечественных записок» (212). Другой член комитета — П. И. Дегай, юрист, доктор права, знаток юриспруденции, пропагандист юридических знаний. В словаре Брокгауза-Эфрона ему дается весьма лестная характеристика. Лемке не согласен с ней. Он напоминает активное участие Дегая в комитете 2 апреля. Его «Эврика!» в связи с повестью Салтыкова многого стоит (206-7).

Повторяю. Никто из авторов и цензоров о Комитете, его составе, функциях, самом существовании официально не знал. В законе о печати не было никаких оснований для создания такого учреждения. Но это дела не меняло. Цензоры очень боялись такой дополнительной цензуры, направленной не только против авторов, но и против цензоров. Они оправдывали свою излишнюю осторожность и строгость 226 страхом перед Комитетом. Никитенко пишет, что панический ужас овладел умами. Ходили слухи, что комитет особенно занят отыскиванием вредных идей социализма и коммунизма, всякого рода либерализма, что готовятся жестокие наказания тем, кто излагает такие идеи в печати, способствует проникновению их в общество. По словам Никитенко, «Отечественные записки» и «Современник», как водится, поставлены были во главе виновников распространения подобных идей; министр просвещения на заседания Комитета не приглашался; «ни от кого не требовали объяснений, никому не дали узнать, в чем его обвиняют, а, между тем, обвинения были тяжкие» (208). Таким образом, за литературой надзирала официальная цензура, со всеми ее отделениями, с напуганными цензорами, чиновники особых поручений при Главном управлении цензуры, контрольные органы различных министерств и инстанций, недремлющее око III Отделения. А сверх того — негласный Комитет, таинственный и всесильный, действующий от имени царя. Многослойная сеть слежки за всем, что печаталось в России и ввозилось из-за границы.