Павел Рейфман - Из истории русской, советской и постсоветской цензуры

Затем 21 апреля в «Вятских губернских ведомостях» напечатана заметка о речи Герцена в 37 г. при открытии вятской библиотеки. Автор заметки утверждал, что весь русский прогресс — дело рук правительства. Смысл публикации заключался в противопоставлении давней речи с нынешней позицией Герцена, хотя ничего прямо не говорилось. Заметка была явно направлена против Герцена, но вновь напоминала о нем (151).

«Северная пчела» 9 мая опубликовала без комментариев эту речь Герцена, расхваливая ее: в ней ни одной нечистой мысли, тон благородный и честный, слово сильное и убедительное (152). И здесь старая речь подспудно противопоставлялась современному Герцену. Но было и другое. Как раз в это время происходит обострение отношений русских революционных демократов и Герцена. Оно началось еще ранее. Герцен помещает в «Колоколе» статьи «Very dangerous!!!», «Лишние люди и желчевики» (59, 60). В свою очередь русские революционные демократы осуждают позицию Герцена. Идет спор о том, к чему звать Русь: к топору или метлам. Резкие выпады в адрес Герцена (и Тургенева), хотя имена прямо не называются, содержатся в «Материалах для биографии Н. А. Добролюбова» Чернышевского: «теперь имею честь назвать вас тупоумными глупцами. Вызываю вас явиться, дрянные пошляки<���…>Вы смущены? Вижу, вижу, как вы пятитесь. Помните же, милые мои, что напечатать имена ваши в моей воле и что с трудом удерживаю я себя от этого» (Х 36). В такой обстановке речь, напечатанная в «Северной пчеле», противопоставлялась не только современному Герцену, но и выступлениям революционных демократов, радикальным прокламациям.

Подобные публикации о Герцене поощрял министр просвещения Головнин. В. А. Долгоруков, шеф III отделения, сперва испугался их, но потом признал правильным замысел Головнина.

В полемику все активней включается Катков. В статье о выходе в отставку тверских мировых посредников он высказывает солидарность с их выпадами против Герцена, вообразившего себя Цезарем, Мессией, а противников Брутами и Кассиями. Катков пишет о прискорбии такого безобразия и безумия. О Герцене он обещает подробнее поговорить в будущем. Он выполняет свои обещания. Травля Герцена становится с лета 62 г. одной из основных тем его изданий. В № 6 «Русского вестника» помещена статья о Герцене. Ему же посвящено редакционное выступление в № 33 «Современноий летописи». В № 7 «Русского вестника» напечатана статья «О нашем нигилизме», программная, знаменующая окончательный переход Каткова в лагерь реакции, полная грубой брани в адрес революционных теорий радикальных демократов, Герцена, тоже зачисленного в лагерь «нигилизма». Но особенно нападки на Герцена, связанные с сочувственным отношением того к польскому восстанию 63 г., характерны для газеты «Московские ведомости», издающейся с 63 г. под редакцией Каткова. В передовой статье № 86 (63 г.) прямо упоминается о «лондонских изданиях», о «выродках», которые «перешли открыто в лагерь врагов России», «всячески стараются пособлять польскому восстанию». Сближает Катков Герцена и с происходившими пожарами, обвиняя его в создании общества поджигателей в одной из губерний России.

Любопытно, что Катков вступает в полемику и с Шедо-Феротти, приписывая ему симпатии к полякам и к Герцену. В передовой № 195 (64 г.) утверждается, что Шедо-Феротти преувеличивает значение Герцена, отпускает ему комплименты, желая подладиться под настроения молодежи. Катков решительно осуждает «изысканно-почтительные объяснения с г. Герценом», в которые якобы пускается Шедо-Феротти, стараясь доказать, «какое важное значение имеет этот мыслитель и патриот, пребывающий в изгнании, и какие великие заслуги оказал он оттуда России, хотя он впоследствии и испортился»; «божество должно было остаться божеством; нужно было только ущипнуть его, чтобы оно не забывалось». Катков сближает Шедо-Феротти с Герценом и в передовой № 196 (64 г.). По словам автора, они похожи друг на друга: второй действует «с грубым цинизмом», первый — «искусно и тонко», но цель у них одна: оба враждебны России, поддерживают ее врагов. К этому времени отношение русского общества к Герцену меняется к худшему, о чем тот пишет в последнем разделе главы «Апогей и перигей» (III. 1862 год). Меняется и общественная атмосфера, определявшая успех изданий Герцена. Далее популярность их так и не возобновилась.

К действиям, которые, по замыслу властей, должны оказать благотворное влияние на общество, относится и попытка «нравственного воздействия» на литературу. К такому воздействию власти России прибегали с давних пор. Еще при Петре I правительство, непосредственно царь старались создавать угодную им литературу. Петр платил иностранным журналистам, писателям за публикацию положительных сведений о себе, России (см. П. П. Пекарский «Наука и литература в России при Петре Великом»): в те времена полагали, что для хвалебных отзывов «достаточно нанять с десяток голодных журналистов и писателей, которые обязывались писать статьи о России в известном направлении, сообразном с видами правительства». И в относительно либеральном цензурном уставе 04 г., и в чугунном уставе 26 г. заметно стремление не только к запрещению, но и к какому-то влиянию на литературу. Такое стремление сохранялось и позднее. В 33 г. видный сановник, деятель по крестьянскому вопросу, в 36–56 гг. управлявший П отделением собственной императорской канцелярии, граф П. Д. Киселев предлагал делать нечто подобное, ссылаясь на пример Петра I. Ему возражал граф К.-Р. Нессельроде, министр иностранных дел и государственный канцлер (до 56 г.), считая такие действия недостойными великого государства. Тем не менее, минуя его, через Бенкендорфа, у которого за границей были особые агенты — писатели, в Европу посылают одного чиновника (барона Швейцера), чтобы противодействовать революционному духу, опровергать неблагоприятные сведения о России и ее императоре.

В 35-6 гг. были и другие подобные действия. На одном из них можно остановиться подробнее. Герой этой истории — Я. Н. Толстой. В свое время участник «Зеленой лампы». Позднее сотрудник «Московского телеграфа», «Сына отечества». Оказавшись в эмиграции, стремился восстановить в глазах царя репутацию верноподданного. Пишет отзывы на французском языке, в духе ярого патриотизма, о книгах про Россию с неблагоприятными оценками о ней (Ансело, Манье). Русский посланник в Париже посылает ему сочувственное письмо. Брошюра Толстого по поводу призывов турок к полякам восстать против России, с похвалами Николаю, псевдо-патриотическими заявлениями. Русские власти ко всему этому относятся с одобрением, но денег не платят (а у Толстого долги более чем на 30 тыс. франков). Осенью 35 г. брат умершего князя Паскевича — Эриванского просит Толстого составить биографию покойного (на французском языке). Своими славословиями она очень понравилась заказчику. Он обещал похлопотать за Толстого перед царем. По приказу Николая Бенкендорф приглашает Толстого в Петербург. В результате переговоров тот получает 10 тыс. руб. на оплату долгов. Становится литературным агентом русского правительства. 29 января 37 г (день смерти Пушкина) Бенкендорф уведомляет Уварова, что Толстой назначен корреспондентом в Париже русского министерства просвещения, с жалованием в 3800 руб. в год (но числится он, как и другие агенты, чиновником по особым поручениям III Отделения). Летом 37 г. Толстой возвращается в Париж, с задачей: защищать в журналах Россию и опровергать статьи, противные русским интересам.