Павел Рейфман - Из истории русской, советской и постсоветской цензуры

Польский Комитет национального освобождения должен был рассмотреть и утвердить польский проект 18 декабря, но в этот день в 12 часов советских цензоров, по их просьбе, принял генерал т. Шатилов, представитель правительства СССР в Польше. Он одобрил их проекты, сразу же позвонил в Польское правительство Беруту и попросил его (приказал) польский проект о цензуре не утверждать. Шатилов предложил приехавшим из СССР цензорам разработать проекты и других документов (о сохранении в печати военных тайн и пр.) и рекомендовал по всем необходимым вопросам немедленно обращаться к нему. Цензоры обещали закончить работу к 1 февраля 45 г. (114).

Далее следовал ряд Докладных записок советских цензоров в Москву. В одной из них сообщалось о встрече с Борейшей, редактором правительственной газеты, который редактировал и польский проект о цензуре: «Если бы мы не приехали в Люблин, его проект декрета был бы утвержден» (115). Советские представители выражали недоверие к Борейше, подозревали его в проанглийских симпатиях. Они сообщали об этом генералу Шатилову. Тот ответил, что знает Борейшу и, если он будет и в дальнейшем совершать ошибки, «мы его заменим Воронежским Поляком», т. е. советским гражданином (115). Сострил. Оккупанты с местными властями не слишком церемонились. Совершалось явное, неприкрытое вмешательство в дела Польши, а польское правительство послушно соглашалось с советскими проектами, без всяких изменений. Приехавшие представители принимают самое деятельное участие в конкретном подборе цензоров, в назначении Начальника Центрального Бюро. В случае нужды все время жалуются Шатилову. И тот приказывает.

В ряде Докладных записок советские инструкторы с гордостью сообщают о своей миссии, о проделанной работе, о стремлении пресечь так называемую «демократию»: «Несмотря ни на какие трудности, цензуру организуем. По имеющимся сведениям, основной виновник, который настроен враждебно к цензуре — директор Департамента Прессы и Информации — освобожден от работы», «не теряем ни одной минуты и надеемся, что в январе 1945 г. цензура в Польской Республике будет организована»; «Начало работы цензуры положено. Не ослабляя темпы, будем расширять и улучшать ее»; «Ваше задание при всех условиях будет выполнено полностью. Цензура в Польской Республике должна быть большевистской!»; «От слова „ДЕМОКРАТИЯ“ — у некоторых работников получилось головокружение, а враги народа это слово используют для того, чтобы ослабить удары по врагу, заявляя, что „у нас демократическая республика, у власти много партий, поэтому цензура нам не обязтельна, т. к. она может вызвать политическое недовольство отдельных партий“» (119, 125).

Одобрительные отзывы о руководителях польского Министерства Общественной Безопасности, которые заявляют: «цензура должна быть свирепой, сильной, иначе это будет не цензура», и действуют соответствующим образом. И мимолетная деталь: «Все цензоры получают звание, обмундирование и отличное питание».

Как о свидетельстве успеха пишут о том, что за 2.5 месяца совершено 120 цензурных вмешательств в печати, 58 на радио, запрещены две пьесы, два театральных обозрения, 6 фильмов, временно закрыта одна газета. Организована цензура также в Лодзи и Кракове.

Цензура установлена. Всерьез и надолго. Её уже прямо называют Главлитом. Позднее, в 1977-78 гг. на Западе стали известны официальные тексты цензорских инструкций — «Книга запретов и рекомендаций Главного управления контроля печати, публикаций и зрелищ». Её вывез и опубликовал в двух томах польский цензор Томаш Стжижевский под названием «Черная книга цензуры ПНР». Из нее видно, что в 70-е гг. в Польше ежегодно осуществлялось 10 тыс. цензурных вмешательств (запреты печатать, ставить на сцене, выпускать на экраны, требования 673изменить или рекомендовать ( то, что надо ) (Гел281). Польская цензура оказалась способной ученицей. Труд первых советских инструкторов не пропал даром.

Как заключение разговора о деятельности разного рода инстанций в области цензуры журналов в годы войны приведу письмо Тарасенкова Жданову, от 2 февраля 45. Тарасенков с августа 44 г. назначен заместителем редактора журнала «Знамя» (редактор — Вс. Вишневский) Прошло полгода с его назначения. На него, по его словам, возложена вся повседневная работа; эти месяцы были настолько тяжелы для журнала во всех отношениях, что он считает партийным долгом рассказать о них; он не касается трудностей производственных, хотя они тоже очень велики; речь идет о трудностях цензурного порядка, которые превосходят намного все остальные. Тарасенков говорит о «системе бесконечной перестраховки и перекрестного контроля», которая тормозит работу журнала: «Контролирует журнал по-прежнему бесчисленное количество инстанций»; во-первых — сверстанный номер посылается в 4 экземплярах в Главлит; читает его уполномоченный Главлита; читают и старшие начальники; но сами они разрешения печатать номер не дают, ждут, когда выскажут свое мнение работники Управления пропаганды и агитации, Еголин, Орлова, которые тоже читают номер; параллельно номер читает ответственный секретарь ССП Поликарпов и, конечно, вносит свои замечания; помимо этого все материалы, затрагивающие военные вопросы, идут на визу в Военную цензуру, всё, имеющие отношение к зарубежной тематике — на визу в отдел печати Наркоминдела, материалы о флоте — в военно-морскую цензуру. Часто произведения, пропущенные военной цензурой, снимает Главлит, а произведения, пропущенные НКИД вызывают возражения Управления пропаганды. Бывает номер уже выпущен, а его начинают перечитывать и требуют сделать исправления в напечатанном тираже. Вырезывания и вклеивания (т. е. изменения уже в готовом номере- ПР ) занимают много времени, обходятся во многие тысячи рублей (в письме приводится целый ряд примеров- ПР ). В результате производство каждого номера растягивается на 3–4 месяца. Позорный факт опоздания выхода превращается в хроническую болезнь. Тарасенков просит Жданова помочь, вызвать на прием, чтобы подробно рассказать о положении в журнале, где работает способная и хорошая редколлегия. Жданов пересылает письмо Александрову, с пометой, что оно заслуживает внимания. Задает вопрос: что можно предложить? Управление пропаганды сообщает Жданову, что оно провело совещание и приняло определенные меры: потребовало, чтобы от сдачи номера в набор до выхода его в свет проходило не боле 30 дней. Об изменении же системы цензуры ничего не говорится. Характерная история. Тарасенков не враг существующего порядка. Но очень уж его «допекло». А все, во всех инстанциях, не то, чтобы мракобесы, но вымуштрованы за долгие годы, боятся, «как бы чего не вышло», за запрет — никого не накажут, а за пропуск отвечать придется, можно и место потерять. Рельефная картина положения литературы, периодики в рассматриваемый период. Впрочем, не только в рассматриваемый.