Павел Рейфман - Из истории русской, советской и постсоветской цензуры

31 октября 44 г. заместитель Берия Меркулов отправил Жданову донесение о секретной информации, связанной с Зощенко (толки, которые вызвала его «проработка»). Подобраны неофициальные отклики, как свидетельство неблагонадежности определенных слоев интеллигенции. Согласно им К. Чуковский крайне отрицательно отзывался об обстановке: «Всюду ложь, издевательства и гнусность»; у Ф. Гладкова просто «антипартийные взгляды»: «Трудно писать. Невыносимо трудно. Исподличались люди». Среди недовольных в донесении указывается В. Шкловский, но и Н. Погодин, Н. Вирта и др.; некоторые одобряют осуждение Зощенко, но недовольны партийно-государственным руководством литературой (Гро м³ 68).

Дело было не только в Зощенко. Всё яснее становилось, что власти «закручивают гайки» в области идеологии и интеллигенция болезненно воспринимает такое закручивание, даже та, которая поддерживала режим. После некоторого облегчения снова наступают тяжелые времена. Сталин вообще гневается на интеллигенцию, слишком, по его мнению, «распустившуюся». Он велит не присуждать Сталинских премий за произведения искусства и литературы 44-го года. Этот гнев отразился в его выступлении на банкете в Большом театре. Через три месяца последовало письмо Агитпропа о Большом театре, где речь шла об ухудшении его работы, о недостаточном количестве постановок русских опер и увлечении иностранными, об одностороннем подборе руководящего состава (имелись в виду евреи) (Гро м³ 66).

25 марта 44 г. в газете «Литература и искусство» напечатана статья лауреата Сталинской премии С. Бородина «Вредная сказка», о пьесе Шварца «Дракон». Пьесу запретили. Шварц вынужден писать новый ее вариант, который к ноябрю был закончен и поступил на рассмотрение в Комитет по делам искусства. При обсуждении выступали Л. Леонов, Н. Погодин, А. Сурков, И. Эренбург, С. Образцов, С. Юткевич — в большинстве люди не самого реакционного склада. Все они, кроме Суркова, хвалили пьесу и все высказывались против ее постановки «в таком виде». Каждый давал много «дружеских советов», но если бы учитывать их всех, надо было бы сочинять новую пьесу. Писатели, страхуясь от возможных неприятностей, проявили больше «бдительности», чем чекисты, Даже в «Молодой гвардии» Фадеева нашли существенные ошибки (недостаточно показана роль партии) и приказали (Сталин) роман переделать. «Доберемся до всех!», — пообещал Сталин, и он с лихвой выполнял это обещание (см. статью Д. Л. Бабиченко в «Очерках истории советской цензуры»: «И. Сталин: „Доберемся до всех!“»).

Почему возникла история с повестью Зощенко? Ведь в ней не было ничего крамольного. Разве что психологизм, сложные размышления, которых власти не любили. Скорее писатель раздражал содержанием своих рассказов («очернительство»). Повесть в наименьшей степени должна бы вызвать нападки (не случайно сначала ее так хвалил Еголин — заведующий отделом художественной литературы УПА). Просто она пришлась не ко времени, стала предлогом. В. Каверин в книге воспоминаний писал о ней так: «Первая часть ее выглядела неловкой, бестактной, и, конечно, М. М. Юнович (секретарь редакции „Октября“ — ПР ) сделала ошибку, не напечатав всю книгу… Между тем первая часть написана ради второй. В ней Зощенко пытается объяснить психологическую сущность фашизма, и тогда 62 рассказа — примера из личной жизни — оказываются необходимыми, становясь на место» (Очерки146, 184). Но надо было найти предлог, чтобы ошельмовать всего Зощенко, писателя весомого, популярного, не укладывающегося в рамки социалистического реализма, к тому же много печатавшегося за границей. Сам Зощенко считал последнее возможной причиной гонений: «Дело в том, — говорил он агенту КГБ, — что многие мои произведения перепечатывались за границей. Зачастую эти перепечатки были недобросовестными. Под рассказами, написанными давно, ставились новые даты. Это было недобросовестно со стороны „перепечатчиков“, но бороться с этим я не мог. А так как сейчас русского человека описывают иначе, чем описан он в моих рассказах, то это и вызвало желание „повалить“ меня, так как вся моя писательская работа, а не только повесть „Перед восходом солнца“, была осуждена „вверху“» (Очерки148-9).

Не исключено и другое, наслаивавшееся на предыдущее. Дело Зощенко решалось в самых высоких сферах. А там начиналось соперничество трех наиболее высокопоставленных лиц: Жданова, Щербакова, Маленкова. Исследователь В. Волков, анализируя материал, приходит к выводу, что именно с 43 г. началась «многоходовая комбинация, которую Маленков разыгрывал против Жданова, где одной из центральных фигур стал М. Зощенко» (Очерки 147). Громов не принимает версии Волкова, хотя не исключает её полностью. Сомневается он и в том, что Жданов сочувствовал в какой-то степени Зощенко. Думается, на самом деле, такое сочувствие мало вероятно, что не исключает целиком версии Волкова о связи гонений на Зощенко с подковерной борьбой за власть.

Громов приводит, как более вероятную, версию Лид. Чуковской и В. Каверина: у Зощенко есть рассказ о Ленине, о часовом, который отказался пропустить его без пропуска в Смольный; какой-то человек из «начальства» прикрикнул грубо на часового. Ленин же за него вступился. Человек был с усами и бородкой. Редактор посоветовал убрать бородку, чтобы не приняли за Калинина. Остались усы, которые принял на свой счет Сталин (Гро м³ 65). Думается, что это — анекдот, что и без эпизода с усами у Сталина имелись основания не любить Зощенко, видеть в нем пошляка, кривляку, не верящего в человека, в социализм, который копается в собственной личности, не славит Сталина, не укладывается в рамки социалистического реализма. Не случайно, Зощенко имел успех за границей (366).

Что же касается версии Волкова, то скорее она относится к более позднему времени, к 46, а не к 43 году, к постановлению о журналах «Звезда» и «Ленинград», о чем пойдет речь в следующей главе.

С лета 43 г. началась и травля А. П. Довженко. Она, видмо, связана с усилением ориентировки на русскую идею, что определило неприятие всякого национализма, кроме русского. Прежде чем говорить о нападках на Довженко, нужно остановится на предшествующем. Отношения Довженко с московскими властями начались еще в 20-е годы. В 29 г. Сталину понравилась его фильм «Арсенал» (о революционной борьбе, восстании на Киевском оружейном заводе): «настоящая революционная романтика». Украинские власти недовольны фильмом, так как в нем с осуждением затрагивалась тема украинского ультранационализма. А Сталину, московскому начальству такая постановка темы нравилась. В 30-м г. Довженко снимает новаторский антиромантичный фильм «Земля» (в нем впервые в советском кино показывается обнаженная натура). Власти на Украине его вновь не одобрили, а Сталин отнесся к «Земле» терпимо, хотя вообще-то не любил сексуальных сцен. Некоторые осудили фильм и в России. «Блюстителем нравственности» выступил Демян Бедный, назвавший «Землю» «контрреволюционной похабщиной» с кулацкими симпатиями (Гром189). В целом же москвичи берут фильм под защиту, вспомнив, вероятно, и историю нападок на «Арсенал».