Павел Рейфман - Из истории русской, советской и постсоветской цензуры

Затем слово предоставлено Мурадели. Тот выступает в направлении, заданном Ждановым. Создается впечатление, что реакция его не была спонтанной, что его заранее проинструктировали и он знал о мнении Сталина, который желал, чтобы его критику Шостаковича в 30-е годы, немного подзабытую, услышали все современные композиторы: это приведет к историческому повороту в направлении развития советской музыки, поможет композиторам пересмотреть. их творческие установки. Именно поэтому Мурадели мог критиковать оперу И. И. Дзержинского „Тихий дон“ (ему это разрешили). Он говорил о том, что партия дает искусству верное идейно — политическое направление, но осуществлению такого направления мешают разные зловредные критики и гнилые профессионалы, которые утверждают, что использовать наследие классиков, народную музыку — это традиционализм, отсталый, несовременный (492). По сути дела, выступление Мурадели являлось доносом на модернистов и западников во главе с Шостаковичем. Начинает он свое выступление с громкого заявления: „Товарищи! Я не совсем согласен с постановлением ЦК нашей партии!“ Все насторожились. А Мурадели продолжает: „мало партия дала мне по мозгам! Надо было меня наказать еще строже, еще сильней!“ (Волк522-3).

Потом Жданов призывает к дискуссии. по выступлению. Мурадели: может быть, он не прав, а ЦК сгущает краски?. Никто из присутствующих не „клюнул“ на этот крючок, не начал критиковать ЦК или обличать друг друга. Только Мясковский полуосудил постановление, появлению которого, по его словам, сразу обрадовались зашевелившиеся все посредственности. Агрессивно выступали, в духе установок властей, лишь Т. Хренников и В. Захаров. Директор Московской консерватории Шебалин, вместо критики формалистов , стал говорить, что в консерватории протекает крыша (Волк499) Прокофьев, по слухам, вызывающе демонстративно изображал внимание к словам Жданова (Волк503). Существует легенда о том, что Жданов сам сел за рояль, чтобы показать, как звучит настоящая музыка. Волков опровергает эту легенду: в зале и рояля не было (505). И все же какие-то подонки выступали в «нужном направлении». Прения по докладу Шостакович тогда же назвал приятелю «позорными, гнусными».

После постановления о музыке его, как и в прошлом, начали обсуждать . По стране прокатилась волна публичных собраний: все, от академиков до мастера литейного цеха Машиностроительного завода г. Нальчика А. Загоруйко, критиковали за формализм в музыке: «Правильное Постановление, оно приблизит музыку к народу», а то пишут такую музыку, «что ее слушать невозможно. Ни складу, ни ладу — дикий вихрь звуков…» (Волк524). Даже в музыкальной среде Шостакович мог опереться только на дюжину-другую близких. ему людей. Композитор близок к полному отчаянью, головные боли, тошнота.

А Жданов регулярно докладывает Сталину об откликах на постановление. Параллельно Жданову Сталин получает и сводки КГБ, вплоть до сообщений о частных разговорах, сплетнях. К этому времени, вместо Александрова, во главе Агитпропа становится Шепилов. Он также посылает докладные записки Жданову и Суслову про обсуждение постановления. Речь идет о двухдневном закрытом партсобрании в Союзе композиторов: «Все выступавшие горячо одобрили решение ЦК» (Волк399). Подобное собрание проведено и в Московской консерватории. Шепилов пишет о нем: профессора восхищены Постановлением, говорят, что никогда не читали о музыке «более совершенных и сильных слов, чем в решении». Здесь же он сообщает, что не всё на собрании проходило гладко: «Некоторые преподаватели консерватории высказали мысль о том, что сильно ударили по наиболее яркой группе композиторов; в произведениях Шостаковича, Мясковского есть много хорошего. Кое-кто высказывал опасение, не будет ли симфонизм — высшая форма музыки — подменена музыкой в стиле хора Пятницкого». Шепилов пишет и о более прямых высказываниях в защиту критикуемых композиторов: исполнитель Святослав Рихтер настаивал, чтобы в программу его концерта 17 февраля включили одну из сонат Прокофьева; когда работники филармонии посоветовали не делать этого, Рихтер ответил: «Тогда я пойду домой к Прокофьеву и в знак уважения сыграю ему его сонату» (Волк400).

Но последнее — детали. Большинство, судя по донесениям, восхищаeтся постановлением (или делает вид, что восхищается). «Осознали» свою неправоту и критикуемые композиторы. Шепилов докладывает, что по сведениям Агитпропа Прокофьев пишет оперу по книге Н. Полевого «Повесть о настоящем человеке», Шостакович взволнован, но и он собирается писать музыку по «Молодой гвардии» Фадеева.

На самом же деле Шостакович напряжен, травмирован. Но, как и в 36 г., отвечает работой. Заканчивает Первый скрипичный концерт (начал записывать его в 47 г., но задумал в 42-м). 1-я и 2-я часть концерта — глубокая грусть, переходящая в негодование; трагические, почти истерические тона, в которые врывается еврейский танец («кровавый фрейлехс»). 3-я часть — мрачно-торжественный медленный танец; затем — карнавал, освобождение от страха, танец смертника, идущего на казнь; скоморохи, шуты, «раек» (Волк512).

В 48 г. Шостакович задумывает одну из наиболее язвительных сатир в мировой музыке «Антиформалистический раек». Музыкальное описание культурного погрома. Партии Единицына, Двойкина, Тройкина (Сталин, Жданов, Шепилов?) (Волк515). Смесь залихватского канкана и французской оперетки. Финал-апофеоз сделан с таким издевательским блеском, что обычно слушатели требуют его повторения. Ответ композитора на новую «проработку». Естественно, «Раек», держится в тайне. Впервые о нем узнали из предисловия опубликованных на Западе в 79 г., после смерти Шостаковича, его воспоминаний. А премьера состоялась только в 89 г.

Недоумение Запада: зачем нужна вся эта история? Сталин, как и в 30-е гг., заботясь о престиже, снова идет на попятную. Шостаковичу, Прокофьеву, Хачатуряну, Мясковскому присуждаются различные премии. Они «прощены». В известных пределах (Волк 400–401). За награды и почести приходится платить. Дорогой ценой.

В марте 49 Сталин предлагает Шостаковичу, в составе советской делегации (А. Фадеев, П. Павленко и др.) отправится в Нью-Йорк на Всеамериканскую конференцию в защиту мира. Шостакович отказывается, говорит, что болен, просит передать об этом Сталину, даже обследование в «кремлевке» проходит. 16 марта Сталин звонит ему, спрашивает о причинах отказа. Шостакович говорит ему, что не может ехать, так как музыка его и других, упомянутых в постановлении, уже больше года в СССР запрещена и ее не играют. Сталин имитирует изумление: «Как это не играют? Почему это не играют? По какой такой причине не играют?» Шостакович объясняет, что это сделано по приказу Главреперткома (т. е. цензуры). Сталин: «Нет, мы такого распоряжения не давали. Придется товарищей из Главреперткома поправить» (Волк531). Сталин спрашивает о здоровье Шостаквича. Тот отвечает чистую правду: «Меня тошнит». Сталин опешил. Такого ответа он не ожидал. Поехать все же Шостаковичу пришлось. Но кое-что ему удалось «выторговать». Появилось Распоряжение Совета Министров: признать незаконным приказ № 17 от 14 февраля 48 г. о запрещении исполнения музыки ряда композиторов и отменить его; «Объявить выговор Главреперткому за издание незаконного приказа». Подпись: Председатель Совета Министров Союза ССР. И. Сталин (Волк533; по материалам мемуаров Шостаковича).