Павел Рейфман - Из истории русской, советской и постсоветской цензуры

По словам Авербаха, позднее председатель Комитета физкультуры и спорта Н. Н. Романов, выйдя уже на пенсию, рассказывал ему о встрече в кабинете Молотова, куда был вызван он и министр госбезопасности В. Абакумов. Решался вопрос о Кересе. Романов защищал его, особенно напирая на то, что Керес вернулся в Эстонию накануне прихода советских войск, хотя мог остаться в Швеции. Абакумов был за суровые меры. Выслушав обе стороны Молотов неожиданно спросил: «если бы Керес остался в Швеции, он бы жил лучше, чем у нас? — Наступила пауза». И тогда Молотов подвел итог: «Всё ясно. Вопрос решен. Пусть Керес играет!». Не исключено, что вопрос был решен еще до встречи и не без участия Сталина — ПР.

В книге Хеуера сообщается, что кто-то на допросах дал показания о помощи Кереса какой-то подпольной организации. Мария Керес категорически отрицала это (ясно, что в любом случае она не могла говорить иначе — ПР ). Но, вероятно, у «органов» были какие-то основания подозревать Кереса, хотя вряд ли имелась возможность свои подозрения подтвердить (на последнем Коллоквиуме Март Лаар говорил, что на самом деле помощь Кересом какой-то нелегальной организации оказывалась, и материалы об этом вскоре будут опубликованы). Во всяком случае какие-то обвинения Кересу предъявлялись, он должен был их опровергать, находился под надзором… Так, Kерес не принял участия в первых послевоенных выборах в Верховный Совет, и когда в Москве он захотел оформить визу для поездки за границу, его неожиданно спросили, почему он не голосовал (Хеу361). Не голосовал в Таллине, а спросили в Москве. Хорошо были информированы. Даже в 47, во время шахматного первенства СССР, которое Керес выиграл, поступила жалоба с подписями нескольких известных шахматистов, направленная против Кереса. Кто ее подписал, что в ней говорилось неизвестно, но существование этой жалобы подтверждал один из известных шахматных мастеров (там же). Жена Кереса вспоминает, что зимой 1945 года к ним домой вдруг пришел некий генерал госбезопасности из Москвы и хотел лично побеседовать с Паулем Кересом. По ее словам, эта беседа была довольно миролюбивой. Тот генерал даже дал свой московский телефон, чтобы Керес в случае надобности мог ему звонить (там же). Избави Бог от таких миролюбивых генералов, приезжающих беседовать с Кересом из Москвы! Корчной думает, что Кересу был навязан тренером и Толуш, который, будучи активным работником Комитета госбезопасности, осуществлял не только тренерские обязанности. Если это так, то под контроль Комитета поступали сведения не только о политическом облике Кереса, но и о шахматной подготовке его к встречам со своими противниками. Никаких доказательств, насколько я знаю, Корчной не приводит, но слухи такого рода, по его словам, ходили (Хеу398).

Подобная ситуация была на руку Ботвиннику и есть основания подозревать, что он ее использовал. Во всяком случае Борис Спасский прямо об этом говорил: «Ботвиннику хватило неосторожности прямо обвинить Кереса в коллаборационизме». А Карпов в одном из интервью немецкому журналисту заявил, что Ботвинник сделал все, чтобы Керес не мог вернуться к шахматам. До Ботвинника дошло, что ходят слухи, будто бы он хотел добиться ареста Кереса. Ботвинник, естественно, подобные слухи опровергает: «Я против него никогда не интриговал. Это ниже достоинства шахматиста: участие в немецких турнирах нельзя ставить в вину Алехину и Кересу» (там же). Не очень в это верится. Тем более, что самому Кересу Ботвинник говорил, что никогда не подаст руку такому человеку, как Алехин.

Что же помогло Кересу спастись и даже успешно выступать в шахматных соревнованиях. Ходили слухи, что Кереса спас Микоян, говорили даже о Сталине, который якобы поинтересовался: «как играет Керес?»; услышав, что успешно, решил: «Пусть играет». Большинство таких слухов, вероятно — мифы. Но мифы характерные. Например, рассказ о вмешательстве Сталина. В нем отражено и сомнение вождя, можно ли разрешить Кересу играть, да и вообще, что с ним делать, и милостивое решение Сталина, и понимание им, что разрешение играть и претендовать на звание чемпиона мира — вещи разные.

Что реально известно? Зимой 44-го года Керес отправил в Москву в Спорткомитет подробное письмо с просьбой дать ему возможность играть. Оно осталось без ответа. Написал Керес письмо и Молотову. Н. Каротамм, первый секретарь КПб Эстонии, которому письмо было переслано для принятия решения, вызвал Кереса, говорил с ним несколько часов и стал его поклонником и защитником. Мария Керес считала: «Мы всем обязаны Каротамму». Тем не менее в течение нескольких лет Кересу не разрешали выступать на всесоюзных соревнованиях, не позволили поехать на международный турнир в Гронингене, хотя он имел персональное приглашение. За границу он поехал только осенью 47-го года, на матч со сборной Англии, когда чемпионство Ботвинника практически было решено (Хеу263). Такое решение принято не за шахматной доской. Это понимали многие.

Гроссмейстер Эйве, экс-чемпион мира, Президент ФИДЕ (Международной шахматной федерации) писал о Кересе: «Когда я думаю о Пауле Кересе, читаю о нем или пишу предисловия к его биографиям, меня охватывает сильный протест против несправедливости жизни и общества по отношению к Кересу <���…> С Кересом пришел к концу удивительный и в то же время трагичный эпизод в истории шахмат» (Хеу6). На вопрос о том, почему Керес не стал чемпионом мира, довольно смело ответил Борис Спасский, тогда сам чемпион мира. Выступая на лекции в Новосибирске, он сказал перед тысячной аудиторией: «У Кереса, как и у его страны, несчастливая судьба». О Кересе Спасский говорил более подробно и в начале 2006 года, на международном шахматном форуме памяти Кереса в Таллине, а потом в интервью радио «Свобода». Он знал Кереса с 55 г. и чрезвычайно высоко оценивал его значение, называл его «некоронованным чемпионом», отмечал его превосходство, отрыв от остальных шахматистов и в шахматном отношении, и, особенно, в человеческом плане. По сути дела, Спасский повторил ту оценку, которую он дал Кересу много лет назад в Новосибирске, развивая ее. По мнению Спасского, весьма вероятно, что Кересу не позволили бы стать официальным чемпионом мира. Он почти стал им перед войной. Но в 40-м году Эстония «попала под большевистскую оккупацию»; Керес вырос в демократической стране, происшедшие события для него — «колоссальная личная травма, не говоря уже о трагедии его маленького государства». После войны говорили, что в верхах обсуждался вопрос о запрещении Кересу вообще участвовать в международных турнирах, даже об аресте его. Кто-то из высокопоставленных , как будто, заступился за Кереса. Играть в турнирах ему разрешили. Но он для властей оставался чужим. Тем более, что и держался он независимо.