Павел Рейфман - Из истории русской, советской и постсоветской цензуры

Булгарин пишет о недостатках современной цензуры. Каждое слово его Записки — донос на Шишкова. Булгарин указывает на его бездеятельность, неумелость (тот помог ему основать «Северную пчелу», поддерживал другие его издания; вот Булгарин и «отблагодарил» своего покровителя). Цензура, по мнению Булгарина, нужна, чтобы препятствовать распространению идей, вредных вере, нравственности, существующему образу правления; она должна пресекать личности (т. е. нападки на известных лиц? — ПР ). Неискусными мерами она не достигала цели, не приносила никакой пользы, только раздражала умы и вредила правительству. Булгарин подробно перечисляет недостатки существующей цензуры в различных сферах ее деятельности: в отношении к вере (не препятствовала в должной мере распространению сект), в отношении к правительству (запрещала писать не только против правительства, но и вообще о нем, даже в пользу его), в отношении нравственности (пропускала самое соблазнительное, запрещала невинное, придиралась к словам, а не к сути), в отношении личности (запрещала изображение высокопоставленных лиц, нарисованных в самых прекрасных красках) (381). О недостатках цензуры в отношении нравственности и личности написано короче и слабее, но о вере, властях, правительстве подробно и с пафосом.

Булгарин предлагает цензуру пьес и журналов передать из министерства просвещения в министерство внутренних дел, так как они имеют «обширный круг зрителей и читателей, скорее и сильнее действуют на умы и общее мнение» (382). Неглупые соображения, целиком определенные желанием выслужиться.

Потапов, получив записку Булгарина, передал ее Начальнику Главного штаба И. И. Дибичу. Тот спросил, можно ли показать ее Шишкову, работающему над цензурным уставом. Булгарин перетрусил, умолял не делать этого. Дибич его успокоил: можно переписать записку и передать, не объявляя, кто автор. Записку отправили Шишкову, с надписью, что царь, прочитав ее, желает знать его мнение. Таким образом, Булгарин зарекомендовал себя в самых высших сферах как человек полезный и благонамеренный. Дибич отзывался о нем: «Я бы желал видеть этого Булгарина; если он человек, желающий добра и умен, то долг службы ему открыть дорогу и простить прошедшее…» (382, 385). Последние слова свидетельствуют, что опасения Булгарина по поводу ответственности за его связи с декабристами имели основания.

Что же касается Записки, то ничего особенно оригинального в ней не было. Не пахло в ней и никаким либерализмом, несмотря на указания ошибок современной цензуры. Любопытно, что через 36 лет министр внутренних дел Валуев высказывал по поводу цензуры мнения, отчасти похожие на предложения Булгарина.

В конце 1826 г, вскоре после вступления в должность Бенкендорфа, Булгарин познакомился с ним (через фон Фока) и высказал желание поступить на службу. Он приглянулся шефу III отделения, который и позднее считал его крупным писателям, имеющим общественный авторитет. О желании Булгарина доложено (видимо, с соответствующими рекомендациями) царю. Бенкендорф, упоминая об его заслугах перед литературой, писал о распоряжении императора причислить Булгарина к министерству просвещения. Служил он не слишком успешно. Шишков не дал Булгарину определенной должности; он числился чиновником особых поручений (383). В 1831 г., по болезни, он отправляется в отпуск, в Дерпт, на несколько месяцев. Затем Булгарин просит продлить ему срок отпуска, но новый министр просвещения, Ливен, в просьбе отказывает. Царь утверждает отказ. Осенью того же года Булгарин уволен в отставку. Надеется, что при отставке, за выслугу лет, ему дадут чин надворного советника (УП класса, до этого имел чин VIII класса, коллежского ассесора, на чин выше титулярного советника, не слишком-то преуспел на службе). Ливен считает, что Булгарин чина УП класса не заслужил. 15 декабря 1831 г. Бенкендорф попробовал вступиться за Булгарина, отправил письмо Ливену об его заслугах не в области просвещения, а по другому ведомству: «все поручения он выполнял с отличным усердием „ (386). Глава III отделения просит не препятствовать в получении Булгариным чина. Ливен упорствует, справедливо считая, что заслуги, упоминаемые Бенкендорфом, не касаются министерства просвещения. Дело поступает в Комитет министров, который согласился с Ливеном (Булгарина не любили). (см. Барсуков. III. 235-8;390,392,395. Белинский, Герцен. и др. о Булгарине. Лемке… «Николаевсие жандармы…“, с. 354–55, 892-94).

Столкновения Булгарина с дерптскими студентами. Наглое поведение его. В Дерпте он разыгрывал роль „пламенного борца за русский народ“, старого солдата, проливавшего свою кровь. Когда Дельвиг вызвал его на дуэль, Булгарин отказался, сказав при этом, что он видел больше крови, чем Дельвиг чернил. В Дерпте, приняв рюмку, другую, любил похвастать: вот сколько может съесть и выпить русский солдат. Ругал немчуру , говаривал, что на Рейне „скоро будет развеваться российский флаг“. Немецкие профессора иронически посмеивались; „однажды в подпитии Булгарин ляпнул что-то и про немецкое студенчество, но был моментально проучен: корпорация устроила ночью у его дачи ''кошачий концерт''. Испуганный Булгарин в ночном колпаке просил извинения у студентов“. Подло нападал в „Северной пчеле“ на известного врача, педагога Н. И. Пирогова, защищая непопулярного и негодного профессора Шипулинского, которого Булгарин всячески поддерживал. Клеветал на Пирогова, обвинял его в том, что он украл свою идею прикладной анатомии у англичанина Чарлза Белла. Дело дошло до того, что Пирогов подал президенту Академии Наук прошение об отставке, которая не была принята. (см. И. С. Захаров. Николай Пирогов: хирург, педагог, реформатор). Весьма умело использовал в свою пользу любую удобную ситуацию. Даже то, что он поляк. Во время восстания в Польше 1830 г. выходит третий роман Булгарина „Петр Иванович Выжигин“. Автор просит Бенкендорфа разрешить внести имя царя в список подписавшихся на роман: такая милость всегда была бы бесценна, ныне же, „когда многие из соотечественников моих, по справедливости, лишились милости своего государя<���…> да позволительно мне будет показать свету, что я все счастье жизни своей полагаю в благосклонном взоре всеавгустейшего монарха <���…> Упавшие духом верные поляки воскреснут, когда увидят, что их соотечественникам открыты пути трудами и тихой жизнью к монаршей милости“. При содействии Бенкендорфа, разрешение дано. Но царю роман не понравился. К тому же в „Северной пчеле“ сообщили о разрешении как о свидетельстве милостивого внимания к автору императора, готового оказать Булгарину покровительство, уверенного в его преданности. Разразился скандал. Николай не любил слишком грубой лести. Да и Булгарина не любил.